Соорудив из парашюта нечто вроде подушки, Алек-сандр бросил ее возле первого же росшего у края поляны дерева и уселся, опершись спиной о ствол. Постепенно, вслушиваясь в обнимавшую его лесную тишину, вдыхая лесной воздух, он понял, что чего-то в этой тишине и в этом воздухе явно не хватает. Как житель большого города он не сразу додумался, чего именно, но, будучи разведчиком, все же сообразил, и сообразил довольно быстро.

Пения птиц и запахов.

Птицы почти не пели. То есть он слышал, как где-то пару раз каркнула ворона, потом чирикнула какая-то пичужка, кто-то свистнул и защелкал над головой. Это были звуки, явно издаваемые птицами. Хоть он и не мог определить этих птиц (кроме вороны), но уж разобраться в том, что это именно птицы, мог. Но их было очень мало! Пусть он родился и вырос в Москве, но за годы войны ему столько раз приходилось ночевать в лесу и встречать в нем новый день, что утро в лесу стало для него таким же привычным, как утро в городской квартире, где в открытую форточку вместо птичьего гомона с рассветом врываются совершенно иные звуки: звон трамвая, гудки машин, стук каблуков по мостовой. Впрочем, пели птицы и в городе, пели. Особенно весной или летом где-нибудь в парке или подальше от центра… Тут же отчего-то вспомнилась ему Машенька Новикова, которая была на два года старше, жила в Лефортове, рядом с парком, и чьи родители уехали летом тридцать шестого в Крым на все три месяца. Его же родители тогда тоже отбыли из Москвы в длительную командировку, и он в то лето практически не ночевал дома, тем более что у родителей Машеньки квартира была ОТДЕЛЬНАЯ. Да… тогда по утрам за настежь распахнутым окном тоже пели птицы, и он, проснувшись, слушал их пение, а рядом на подушке покоилась прелестная кудрявая головка Машеньки, и первый солнечный луч золотил легкий пушок на ее щеке… Очнись, лейтенант! Здесь нет никакой Машеньки Новиковой. Погибла Машенька в январе сорок второго года во время бомбежки, и остались от нее одни только сладкие и горькие воспоминания. А если бы и пережила она войну, то уж точно не дотянула бы до этого дня, а если бы и дотянула, то была бы уже почти столетней старухой, слепой и глухой. Так что нет Машеньки. А есть автомат Калашникова (замечательное, кстати, оружие – вот бы им такое в сорок первом!), пистолет "ТТ", рюкзак в ногах, парашют под задницей и незнакомый лес кругом. Лес, в котором практически не поют птицы и пахнет как-то странно. Точнее, не странно, а мало. Мало птиц и мало запахов. В прифронтовых лесах, помнится, тоже мало пели птицы – чуяли близкую войну, но уж чуть подальше от передовой, там, куда не долетали снаряды, заливались, как и положено. И пахло, конечно, в тех иссеченных боями лесах тоже иначе. Смертью там частенько пахло, да сгоревшим порохом и толом, да кислым солдатским потом. А здесь – нет. Травой пахнет, листвой и даже, кажется, какими-то цветами. Но запах слабый, ненасыщенный. Обычно в лесу воздух более густой, что ли, а тут…

Он понял, в чем дело, только тогда, когда взошедшее солнце подогрело туман и тот, сплетаясь в грациозные струи, потек прямиком вверх, нарушая все законы тяготения. Казалось, что сама трава курится плотным белесым холодным дымом и не будет конца этим восходящим струям, но вот они поредели, истончились, истаяли, рассеялись, исчезли в небе, и Велга наконец разглядел окружающий его мир.

Он действительно находился на довольно большой – метров семьдесят в поперечнике – круглой поляне, ближе к западному ее краю. Со всех сторон поляну эту окружал наполовину мертвый смешанный лес. Там и сям глаз натыкался на черные стволы и высохшие безлиственные ветви деревьев. Александр догадался, что это были те, большей частью старые уже деревья, которые не смогли пережить "ядерную зиму". Однако сам лес был жив. И хотя близкая осень уже тронула кое-где листву своими безумными красками, лес еще зеленел и бодро шумел на ветру.

Велга задрал голову и увидел над собой бледно-голубое, постепенно наливающееся синевой небо – это окончательно таял туман. Лейтенант достал из рюкзака маленькую удобную ракетницу, захваченную им еще из аварийного модуля, и дважды выстрелил. Две алые ракеты с визгом унеслись в зенит, вспыхнули там ослепительно ярким светом и, медленно планируя, поплыли к земле. Велга вздохнул и снова уселся спиной к стволу. Оставалось одно – ждать.

Первым на поляне, пыхтя и отдуваясь, появился пулеметчик Рудольф Майер со своим неизменным "МГ-42" на плече.

– Приветствую, repp лейтенант! – воскликнул он, спеша к поднявшемуся ему навстречу Александру. – Чертов лес, чертова война, чертов истребитель, что нас сбил, чертовы ночь и парашют. Мне таки пришлось прыгать, чтобы спасти свою чертову задницу! Надоело. Хочу много пива и кресло у камина. Даже мой пулемет мне надоел, а это, поверьте, плохой признак. Уж больно все-таки тяжел, зараза. Предлагал же мне Герцог взять что полегче, этот ваш… как его…

– "РПК", – подсказал Велга. – Ручной пулемет Калашникова.

– Во-во… Классная штука и, главное, гораздо легче моей дуры.

– Так чего же ты отказался?

– Привык, – меланхолично пожал плечами Майер и опустил пулемет прикладом на землю. – Я, что ли, первый?

– Выходит так.

Тут сбоку от них затрещали сучья, и на поляну выбрались Вешняк с Карлом Хейницем.

– Разведчики, – укоризненно заметил Велга. – Ломитесь по лесу, Лак лоси.

– Мы тихо шли, – с виноватым видом объяснил ефрейтор, – а когда увидели вас, обрадовались и расслабились.

– Разведчику не должно расслабляться никогда, наставительно сказал Майер, – ибо…

– Правильно! – подтвердили у них за спиной. Они обернулись и увидели подошедших совершенно бесшумно Дитца и Малышева.

– Тут, кстати, совсем рядом проходит дорога, – сказал Хельмут. – Старая, правда, асфальт совсем растрескался, но все же это дорога, и ведет она, по-моему, в нужном нам направлении.

Пока курили, подошел Курт Шнайдер, а еще минут через пятнадцать на поляну, словно заяц, выпрыгнул слегка запыхавшийся Валерка Стихарь.

– Физкульт-привет! – радостно закричал он, увидев своих. – Скорее хватайте свои парашюты, и бежим выручать нашего Юрия Алексеевича – он тут рядом висит!

– А парашюты зачем? – одновременно спросили Велга, Дитц и Майер.

– Мы их внизу под ним кучей положим для мягкости, – охотно объяснил Валерка. – А то он высоко висит.

Как вскоре выяснилось, старший лейтенант Холод Юрий Алексеевич зацепился парашютом за верхушку высоченного дуба и повис метрах в десяти над землей в таком положении, из которого был только один выход – резать стропы и падать на землю. Десять метров, однако, это десять метров, и ноги ломать, а то и разбиваться насмерть Юрий Алексеевич не захотел, справедливо рассудив, что, как только взойдет солнце, его най-дут. Так и вышло. Пробегавший под злосчастным дубом Стихарь был остановлен возгласом сверху и послан за помощью.

Ровно через полтора часа после того, как Велга выстрелил сигнальными ракетами, отряд полностью оказался в сборе.

Отсутствовали только пилот и штурман их самолета. Пустили еще две ракеты, потом наскоро позавтракали и снова просигналили.

Ничего.

– Я думаю, что они погибли, – высказал свое мнение Малышев. – Я последний прыгал и отлично видел внизу все раскрывшиеся парашюты. Их было ровно восемь штук. С моим – девять. А потом я видел, как взорвался уже на земле наш самолет. Где-то в том направлении, – показал он рукой на север.