Был теплый солнечный день. Парусники «Св. Гавриил» и «Св. Василий», отойдя от Карабогаза, взяли курс на север. Офицеры и сам начальник экспедиции стояли у борта, обозревали восточный берег. Был он сер и неказист: дюны, сухие чахлые кусты, сожженные солнцем травы, потрескавшиеся такыры. Суровый и неласковый край отталкивал и в то же время заставлял думать о нем. Карелин смотрел на дикие прикаспийские просторы и вспоминал только что пройденные сотни таинственных верст. В памяти проплывали грязевые вулканы, самоизливающаяся нефть Челекена, древнее русло Узбоя, величественный Дигрем, наконец Карабогаз — невиданных размеров испаритель. «Да, да, — мысленно повторял Карелин, — Вода в нем испаряется с невиданной интенсивностью. Каспий дарит этой прорве и Волгу, и Урал и другие впадающие в него реки. И все эти реки восходят паром и образуются в облака. Сильна природа и загадочна в своей сути...» Но согревала и радовала его мысль, что вот они — горстка людей — русские ученые, соприкоснувшись с этими дикими местами и столкнувшись с их загадками, все же постигли самую суть истины. Пусть пока не до конца разгаданы тайны этого берега. Но и за то, что сделано теперь, позднее будут благодарить потомки.

Преследуя басмаческую банду Эргаша, красный эскадрон выехал к аулу Чешме. Бойцы, изнуренные многодневным походом, жаждали отдыха. Командир эскадрона, Рева, решил устроить ночной привал в ауле. «Пусть люди выспятся», — думал он. Его и самого давно клонило ко сну. Держался он бодро лишь потому, что должен был всем своим видом показывать пример остальным. До ближайших кибиток оставалось полкилометра, когда со стороны аула показался скачущий всадник. Был он один и, конечно, не вызвал у красноармейцев никакой тревоги. Только Рева на всякий случай расстегнул кобуру. Всадник приблизился, и все увидели джигита лет двадцати трех, в черной папахе и бордовом полосатом халате. Глаза туркмена горели диким нетерпением, голос сипел:

— Эй, давай, давай! Эргаш в песка ушла! Догоняй давай!

— Ишь ты, какой прыткий!— осклабился Рева. — Мы и без тебя знаем, что догонять надо, да попробуй догони, когда весь день в седле не емши. Да и лошади с ног валятся... Ты-то кто будешь? Не провокатор ли, зовешь на ночь глядя, в барханы!

— Мен — член кеператив, — испуганно заулыбался джигит. Но в глазах у него стояла мучительная боль. Эскадрон проехал мимо войлочных кибиток и оплывших дувалов, молчаливо прислушиваясь к старушечьему плачу и усталому лаю собак. Рева вывел конников за аул и велел располагаться прямо на песке. Тотчас бойцы привязали лошадей к саксауловым веткам, выставили охрану. Некоторые подались к колодцу, но заподозрили: «А вдруг отравлен?!» Прежде чем - напоить коней и напиться самим, дали воды лошади «кеператива». Она напилась и, к всеобщей радости, не подохла. Подождали немного и повели лошадей на водопой.

Джигит все время не спускал с командира глаз, ждал — вот сейчас красноармейцы сядут в седла. И едва Рева распорядился «разжечь огонь и варить ужин», парня вновь залихорадило:

— Эй, догоняйт давай! Эргаш кизимка таскал!

— Чего, чего?— заговорил Рева по-туркменски и тотчас выведал все, что было надо.

Банда Эргаша в аул ворвалась рано утром. Тех, кто оказал сопротивление, басмачи порубили саблями. Кое-кто униженно упал Эргашу в ноги. А некоторые спаслись бегством. Черкез, так звали джигита, успел запрыгнуть в седло и ускакал за барханы. Час назад басмачи ушли. Джигит возвратился и не нашел своей жены дома, — ее и еще семь молодок бандиты посадили на верблюдов и увезли.

Лишь два часа дал на отдых своим бойцам Рева. Конечно, не только из жалости к джигиту, — так складывалась обстановка. До Копетдагских гор оставалось каких-нибудь семьдесят километров. Горы уже были видны. Даже сейчас, в вечерних сумерках, они струили желтовато-фиолетовый цвет только что закатившегося солнца. Близость гор беспокоила Реву. Горы — это границы двух разных миров и если Эргаш уйдет за хребты, то его не достанешь. После ужина и короткого сна эскадрон возобновил преследование.

Полная луна освещала Каракумы призрачно-медным светом. На песке четко просматривались торопливые следы уходящей банды. Конники держались в седлах сосредоточенно, почти не разговаривали. По отпечаткам верблюжьих лап Рева высчитал скорость, с какой двигались басмачи, и старался во что бы то ни стало сократить разрыв. Как только начались такыры, всадники перешли на рысь. Так продвигались больше часа. Потом потянулись барханы. Выбившиеся из сил лошади с пугающим храпом взбирались на гребни песчаных холмов. Бойцы тянули их за поводья, проваливаясь по колено в песок. Но еще тяжелее были спуски. Кони съезжали с барханов, словно на лыжах, карячась и припадая на задние ноги. Красноармейцы поругивались: «Черт его принес этого джигита со своей бедой!». Черкез хорошо понимал, какую тягость доставил людям и покорно молчал. Неожиданно лошадь ординарца подвернула ногу, завалилась на бок и едва не задавила седока. Он каким-то чудом успел вытащить носки ботинок из стремян и вылетел из седла. Конь, однако, встать на ноги уже не смог. Его подняли, но тотчас он повалился и захрипел. Рева сам осмотрел ногу коня, невесело подумал: «На трех ногах далеко не уйдет» и с жалостью произнес:

— Отходил свое Буланый...

Не спеша он расстегнул кобуру и вынул револьвер. — Товарищ командир, не надо! — вскрикнул молоденький белобрысый ординарец и заслонил собой лошадь.

Рева оттолкнул бойца и не целясь выстрелил лошади в лоб. Конь дернулся и расслабил мускулы.

— Другого выхода нет... Пошли дальше! — строго приказал Рева и красноармейцы потянули коней за поводья.

Черкез вел своего скакуна в поводу рядом с тяжело идущим ординарцем:. У паренька конвульсивно вздрагивали плечи. Слез Черкез не видел, но понимал «русский джигит» плачет, и опять думала о том, как много горьких минут принес он незнакомым людям. Ему вспомнилось — с каким трудом он обзавелся собственным конем. Вместе с отцом, Черкез летом во дворе, а зимой в кибитке делали конские и верблюжьи седла,

Занятие нелегкое и хлопотливое. Бук и другие ценные породы древесины закупали в Мазандеране, Туда отправлялись на два-три месяца и возвращались с каким-нибудь купеческим караваном, Кожу для седел выделывали сами — тоже из закупленных шкур. Барыш был не очень велик. Деньги, которые копили пять или шесть лет, все ушли на покупку лошади. По пути в Чешме заехали хивинцы с краденой жеребой кобылой, отец и отдал за нее весь свой клад. К счастью лошадь привели издалека, хозяин не объявился. Как только она принесла жеребенка и сосунок окреп, ее продали и заплатили калым за невесту Черкеза. А жеребенок остался и вырос. Его назвали Елбарсом. На нем сейчас ехал Черкез и размышлял о нелегкой доле бедняка. Давно усвоил джигит, что в этом мире ничего не дается даром — все оплачивается троекратно.

Время тянулось мучительно долго. Казалось не будет конца этой ночи. Наконец восток засветлел и над горизонтом засияла яркая звезда. На рассвете головной дозор сообщил, что следы свернули с караванной тропы. Это озадачило Реву. Он слез с коня, осмотрел взъерошенный песок и начал вглядываться в мерцающую даль. Ему было невдомек — почему Эргаш подался в сторону.

— К чабанам пошел! — с жаром заговорил джигит. — Овец возьмет, за горы погонит!

— А ведь, пожалуй, ты прав, — согласился Рева и все сразу насторожились: почувствовали, что развязка близка.