— Нужно писать поручительство от всей группы, — предложил Птухин.

Утром Женя протянул Саввову бумагу. Тот пробежал ее глазами.

— Так, значит: «…Из него получится хороший военный красный летчик…, э-э… воздушный защитник трудового народа… и мы просим, — Саввов поднял глаза на Птухина, — не отчислять его из школы, а дать возможность исправиться и показать себя с лучшей стороны». «За сим подписались учлеты-недоучки: Птухин, Борман и другие», — сымпровизировал инструктор.

Лицо Саввова побагровело.

— Да откуда ты знаешь, что из него или из тебя получится и когда получится? А до этого я должен спокойно смотреть, как он и другие в телячьих шалостях ломают самолеты? Как в твоей любимой присказке: «Прилетели, мягко сели, посадка на три точки и прямо в кочки. Остались контакт и ручка да маленькая кучка»… Это ты на днях высказал готовность перекрыть рекорд француза Фронваля, выполнившего девятьсот шестьдесят две петли подряд? Не рано ли? Может, вам начать осваивать переход из одного самолета в другой, как делает американец Мак-Лауглин? Есть авиапсихи за границей, а почему бы им не быть у нас в школе? На шапку вам захотелось научиться садиться! Горшок уже освоили!.. Но Саввов готовит не циркачей! Запомните!

Вечером в казарму прибежал писарь штаба. Еще на ходу он заорал:

— Ребята, новость! Сижу я, значит, работаю, а сам прислушиваюсь, даже дверь на сантиметр приоткрыл. Вдруг из кабинета начальника выскакивает Саввов, хвать меня за плечо и говорит: «Ты, конечно, подслушал под дверью решение начальника школы о том, что, пока сами учлеты не починят самолет, летать никто не будет. Так иди и объяви им об этом».

— Ну а насчет Лепиксона?

— Вчера начальник школы дал команду заготовить приказ об отчислении, но Саввов доказал, что из Лепиксона, мол, будет хороший летчик. Решили оставить…

Парни радостно накинулись на Лепиксона.

…Ни к кому у Жени не было такой привязанности, как к Саввову! Наверное, потому, что смог болгарин в тот первый далекий зимний день угадать, что сердце этого высокого паренька яростнее других рвется в небо.

Школу расформировывали, а курсантов переводили в Борисоглебск.

Никто не произносил, что сегодня, 5 мая, последний день полетов. Когда зарулил и выключил мотор последний учлет, все без команды инструктора собрались возле него.

— Вот и все. Больше вас мне учить нечему. Всему, что умел, научил. Некоторые из вас уже сейчас хорошие летчики. — Инструктор мельком взглянул на Птухина. — А вообще живите согласно этому вашему документу «защитниками трудового народа». — И он вручил парням сбереженное им поручительство за Лепиксона.

Прошел год.

В связи с успешным окончанием Борисоглебской школы летчики Птухин и Борман в числе двадцати лучших выпускников получили направление в Серпуховскую высшую школу стрельбы и бомбометания.

Это был, пожалуй, самый трудный период учебы в жизни Евгения. Почти ежедневно полеты в зону на воздушный бой, стрельбу по наземным целям. Полеты по маршруту казались отдыхом, когда можно расправить спину, смотреть только прямо, не закручивая голову на сто восемьдесят градусов, как в воздушном бою. Приходя в казарму, Женя едва добирался до постели. Засыпал, а перед глазами под разными ракурсами мелькали силуэты самолетов. Когда кончилось лето, промелькнула осень и наступила зима, Евгений не заметил.

— Убей, ничего не помню из прожитых шести месяцев в Серпухове, — говорил Женя Борману, укладывая в фанерный чемоданчик незамысловатые пожитки. — Вот спросят: «Что запомнил в Серпухове на земле?» Отвечу: «Владыческий монастырь, занятый под школу, аэродром, курсантов, монахами снующих между монастырем и аэродромом, начальника школы Астахова [А. Ф. Астахов — впоследствии маршал авиации], строгого, как владыка-настоятель». — «А что помнишь в воздухе?» Скажу: «Опять же монастырь как наземный ориентир и самолеты, словно пчелы снующие перед носом».

— Ну, ну, не прибедняйся, Женька, кое-что еще помнишь, раз положил в сундучок газетку «Аэробомбометчик» с заметкой «Равняйтесь на Птухина!».

— Так это же опять ария из оперы «Летающий монах».

Все, кто слушал разговор двух друзей, грохнули от хохота.

По дороге в Москву, куда послали его в распоряжение Начвоздухфлота республики, Женя несколько раз пытался припомнить, сколько раз ему за эти пять лет пришлось сменить место службы. И все сбивался. «А может быть, это и есть нормальная служба, а оседлое житье следует считать отклонением. Что же, так и будет всегда? Можно ли к этому привыкнуть? Но если нужно, значит, можно, значит, привыкнешь… И хватит! До Москвы не так уж далеко, не успеешь выспаться». Хорошо все-таки спокойно вытянуться и не думать о полетах. А там Москва, где он целый день погостит у мамы, которой везет четыре селедки и полбуханки хлеба.