— Как сказать, не мать, но и не мачеха, она дала мне путевку на самолет.

Стоя перед проходной Липецкой летно-практической школы, Женя пристально всматривался через штакетник на дорожку, по которой ушел дежурный выяснять, впускать или нет двадцать пять молодцов-егорьевцев. Уже прошло минут двадцать. Похоже было, что он направился выяснять прямо в Реввоенсовет республики. Нетерпение росло.

Совсем неожиданно сбоку от забора появился командир в сопровождении смущенного дежурного.

— Проходите, товарищи, — сам распахнул калитку и пригласил широким жестом, — пройдем в красный уголок й побеседуем.

Женя плохо воспринимал слова, как оказалось, военкома школы Толмачева о внутренней и международной обстановке. Сначала из-за того, что не мог согреться, потом не давал сосредоточиться засевший колом в голове вопрос: «Когда начнем летать?» Женя подпер голову руками и, как казалось ему, придал лицу выражение сосредоточенности. Но слова по-прежнему проскакивали мимо сознания.

— Есть вопросы или неясности? — обратился военком к егорьевцам.

— Когда летать начнем? — машинально выпалил Женя и только после этого понял нелепость своего вопроса.

— А по тому, о чем я говорил, у вас нет вопросов?

— Нет, — смущенно протянул Женя.

Окинув пристальным взглядом присутствующих, военком улыбнулся.

— Точно могу вам сказать: летать начнете не раньше, чем умоетесь с дороги и поедите! — Затем, посмотрев на часы, добавил: — Еще десять минут, по моим расчетам, для вас должен быть приготовлен завтрак.

Об инструкторе болгарине Саввове ребята знали уже много. Возможно, даже больше того, что соответствовало действительности. Человек незаурядного ума, образованный, но неразговорчивый, Димитрий Саввов год назад бежал из Болгарии от преследований за политическую пропаганду на флоте, где служил матросом. В России он был принят в члены РКП (б), окончил авиашколу и теперь считался одним из лучших инструкторов.

Еще задолго до появления Саввова все восемь курсантов его группы выстроились в отведенном для них углу казармы. И замерли. Инструктор появится неожиданно, об этом их предупредили, и не потерпит, чтобы при нем разбирались в строю.

Стремительно открывшаяся дверь сильно хлопнула, пропустив коренастого мужчину. Быстрым шагом он приблизился к строю и пристально, молча стал осматривать каждого курсанта.

Женя подумал, что Саввов чем-то напоминает Наполеона, портрет которого он видел в книжке, прочитанной еще в «терке». Только, пожалуй, болгарин красивее и моложе. Дойдя до последнего, Саввов вышел на середину и, указывая пальцем на каждого, приказал перестроиться. Однако Птухин так и остался первым, а Борман переместился и встал теперь рядом с Женей.

— Вот в таком порядке начнете летать, а ты, — обратился он к последнему Ракитову, — можешь летать, можешь нет, из тебя летчика не получится… С этой минуты вы учлеты, ясно? Ты кто? — обратился он к курсанту, стоящему третьим в строю.

— Лепиксон, — растерявшись, выдавил тот.

— А я что сейчас объяснил? «Учлет Лепиксон»! Запомни.

Страх и таинственность, которые нагнал с первой встречи Саввов, остались надолго. Казалось, что он незаметно наблюдает за каждым… и вдруг однажды скажет, как сказал Ракитову: «Из тебя летчика не получится».

…Первый день полетов, видно, молитвами учлетов выдался словно по заказу. Светило яркое январское солнце. Звонко хрустел снег под ногами учлетов, вытаскивавших из ангара «Анрио Н-14» [ «Анрио Н-14» — двухместный биплан французского производства. В России было 30 самолетов, используемых в летных школах. Максимальная скорость 105 километров в час]. Обшивка искрилась разноцветными огнями изморози.

Но Женя ничего этого не замечал. Он знал, что полетит первым, старался изо всех сил сам и подгонял Других.

— Не мельтеши, Птухин, — несколько раз одергивал его неповоротливый моторист Егор Попович, — успеешь, налетаешься.

Но так, как шевелится Попович, можно и не успеть. Женя заметил, что Егор не только легко уступал ему часть своей работы, но и вообще умышленно все делал медленно в надежде на птухинскую нетерпеливость. Потому и получалось, что почти всю работу по подготовке машины к полету Женя делал сам.

Самолет «анрио» был для Жени новинкой, хотя и имел давно знакомый ротативный мотор «рон». Старое фармановское высокое четырехколесное шасси с маленькими колесами делало его похожим на стрекозу, севшую в лужу и вытянувшую ножки, чтобы не замочить брюшко и крылья. По-стрекозиному выглядел и длинный тонкий фюзеляж. Сейчас на лыжах он выглядел более солидно. Ребята выбивались из сил, срывая мотор с компрессии, но тот только брезгливо фыркал, выбрасывая белые клубы переобогащенной смеси.