Следом ушли быстрыми шагами стрелецкий майор и казачьи атаманы. Хоть и понужал их воевода крепким словом, но понимал, что служивые за две недели сделали невозможное. Оборону крепить – это вам не в городки биться, да еще с гарнизоном, где половина состава пороха не нюхала, свиста стрелы не слышала.

– Гляди, Мироша, – разложил Иван Данилович на столе карту сибирских земель. И пятерню растопырил над густой сетью речных проток, на которые разбивалась река ниже острога. – Вода здесь даже в половодье только до брюха лошади достает, островов не счесть. Так что перебраться им проще пареной репы. Засаду бы там учинить, заманить в урочище, – Иван Данилович тоскливо вздохнул, – а на выходе пушки поставить да стрельцов пару сотен, и был бы тому войску полный кирдык! А так… – он с досадой оттолкнул от себя карту, – все их лазутчикам давно известно: и про арсенал наш хилый, и про тайные ходы, и колодцы, что от реки питаются. Перекрой их – и останется гарнизон без воды. А без нее, голубушки, и трех дней не протянем.

– Но ведь кыргызы и раньше подходили к острогу. Вы же, вроде, легко отбивались? – подал голос Мирон, разглядывая карту, поверху которой слева направо прописаны буквы – затейливые, витые, хвостатые. И сообщали те буквы, что земля, помеченная на карте, давным-давно уже русская. Только на этой русской землице вольготно всем, кроме хозяев. Вон и гости скоро пожалуют!

Воевода, подтверждая его мысли, ответил с кривой усмешкой:

– А ты, Мироша, видел, как тын посечен стрелами да топорами? А флюгера да орлы на башнях дырками сверкают аки сито. Отчего, думаешь? Это все от легкости или стрел кыргызских? В острог мы их не пустили, но крови-то людской пролили – с озеро наберется.

Воевода помолчал мгновение, вздохнул. О кыргызах уже столько говорено, язык сохнет, но цареву посланнику положено все знать досконально. И как бы ни хотелось воеводе вытолкать Мирона в три шеи из избы, все же сумел он взять себя в руки. И заговорил доброжелательно, хотя чего ему стоила эта доброжелательность, одному Господу Богу известно:

– С кыргызами мороки не оберешься. Они титьку мамкину сосут, а уже на лошади скачут. Они, можа, и хотели б с нами замириться, но джунгары ни в коем разе не дозволят. Невыгодно им, чтоб в русских городах люд тихо жил. На словах контайша за добрый лад с русским царем. Так и торговать прибыльнее, и кочевать покойно, да и защита от богдыхана какая-никакая. Но помер Галдан, мудрый был шишига, а счас его племянники к власти пришли, вот и не могут поделить ея промеж себя. А под джунгарами ходить для кыргызов все равно что в петлю голову всунуть и ждать, затянет ее кат или погулять снова пустит.

– Я так разумею: на чьей стороне сила, там и кыргызы. Одолеем калмаков, и кыргызы тут же перебегут под цареву руку, – сказал Мирон. – Вон Эпчей хитрее всех оказался. Первым пришел, первым все почести собрал.

– Эпчея на хромой кобыле не объедешь! Я ж говорю: он сам кого угодно надует.

Воевода сердито посопел носом, подошел к раскрытому окну, выглянул наружу. Нет никого! Не торопятся лазутчики обратно в острог, а может, сгинули уже от калмацкой стрелы или кыргызского ножа.

Хмыкнув, он снова вернулся к столу, припечатал кулаком карту.

– Ты прав, Мироша, кыргызы только силу понимают. Ясак платит, дай Бог, половина улусов. Чаадарский вообще ни одного соболя не принес. Но они далеко кочуют, на границе с алтын-ханами. Мыслю я, Миронушка, надобно нам медленно и упорно наступать на степь, строить на каждом шагу остроги и зимовья. И сибирскую землицу присоединять постепенно, как в Русском государстве ее освобождали от крымских татар…

Воевода вновь посмотрел в окно и перекрестился. Низкие тучи отливали недобрым желтым светом.

– Господи, на все твоя воля! Велю попам молиться денно и нощно, авось пронесет беду. Только мнится мне, от Равдановой орды молитвами не спасешься.

– Значит, сражения не миновать? – спросил Мирон.

– Не миновать, не миновать, – похлопал его по плечу воевода и вздохнул. – В баньку бы сейчас, на горячий полок, только другая банька нас ждет. Кровавая! Давай, Мироша, будем кумекать, как против калмаков выстоять с нашими силами малыми да запасами хилыми.

И они вновь склонились над картой.

Ночь подступила незаметно. От нависших низко клочковатых туч быстро, словно осенью, стемнело. Ветер дул северный – острый, студеный. Пробрасывал снежком, проникал под одежду. Черные волны ходили по реке, с ревом бросались на берег, слизывая гальку и подбираясь к плотбищу, которое давно опустело.

В остроге жгли костры. Возле них грелись вооруженные стрельцы и казаки. Огни горели на сторожевых башнях. Вдоль стен понизу и поверху ходили усиленные дозоры. Пушкари прикорнули у пушек, возле зарядов. Ополченцы тоже легли в эту ночь не раздеваясь, в обнимку с вилами и топорами. Приказано быть начеку, но люди и без того почти не спали. Враг на подходе, какой тут сон?

Воевода велел прикрыть кружечный двор и кабаки, пиво и вино не выдавать ни за какие деньги. А еще распорядился всяких буянов, а также крикунов, что дурные слухи разносить горазды, крепко бить батогами, а на рьяных надевать железо и бросать в яму голышом. Возле колодцев тоже выставили стражу, чтобы, не дай Бог, не скинули в них падаль, не насыпали дурного зелья. У хлебных лабазов, у мангазейных и государевых провизионных складов в караул назначили казаков, а подле изб и казенных строений выставили на случай пожаров бочки с дождевой водой да ящики с песком.