– Да-а, – Овражный покосился на Мирона, – не найдем соли – зиму не выдюжим.

Тем временем Олена бойко управлялась возле костров, покрикивая на своих подручников, и когда поплыл над рекой густой запашистый дух, принялась стучать ополовником в пустой котел. Звон разнесся окрест, распугав все живое на две мили в округе.

– Вечерять! Вечерять! – весело призывала она. – Подходи с чашками-ложками!

Люди потянулись к котлам. Рассаживались где придется. Перекрестившись, принимались за еду. Стихло все вокруг. Даже ветер, что путал космы прибрежных ив, прикорнул где-то в их кронах. Тотчас тучей налетели комары. В костры набросали еловых лап. Повалил дым, разгоняя гнуса. И вскоре становище заснуло. Лишь сторожа не спали. Меняя друг друга через два часа, обходили берег, наблюдали, кабы кто не приблизился к дощаникам или к спящему лагерю. Ночь прошла спокойно. А утром лодки вновь вышли на матеру.

Так проходил день за днем, одна ночь сменяла другую. Плавание после порогов протекало на удивление гладко. За все время не заметили на берегах ни человеческого следа, ни признаков жилья, ни самих людей…

Наверняка кыргызов беспокоило продвижение русских в глубь их территории. Не могли они этого не знать, тем более оставить безнаказанным. Попытка сжечь дощаник накануне отплытия косвенно подтверждала опасения Мирона и Овражного. Но кыргызы пока себя никак не проявляли, похоже, затаились, а это означало, что лодки несли русских не просто в неизведанные земли. Без сомнения, там их ждали. Ждали не с хлебом-солью, а с острым мечом и разящей стрелой.

На десятый день плавания приключилась досада. С одной из лодок сбросили завернутое в парусину женское тело то ли ясырки, то ли крещеной татарки. Привязанный к ногам камень оборвался, и тело всплыло. Хуже того, его прибило ночью к берегу, и сторожа, обнаружив непонятный сверток, загалдели тревожно и кинулись будить Овражного. Мирон тоже проснулся. Быстрый сыск ничего не дал. Служивые угрюмо молчали, отнекивались, косились хмуро на князя, который непременно хотел дознаться, откуда взялась умершая и отчего тело у нее сплошь в кровоподтеках.

Наконец Петр Новгородец отозвал его в сторону.

– Слышь, ваша милость, – сказал он, отводя взгляд в сторону. – Не пытай людишек. На кажной лодке по одной-две женки прячут. Без бабы в походе туго. А эта, видно, строптивая попалась или не давалась долго. Вот и придушили ее, если она бесполезная.

Оторопев, Мирон молчал, затем перевел взгляд на Овражного:

– Ты знал о том, что тайно баб везут?

Есаул пожал плечами.

– Чего ж не знать? Тока кто ведал, что до смертоубийства дойдет? – И махнул рукой. – Так завсегда бывало! А бабы в походе зачастую крепче мужиков.

Вмешался Новгородец:

– Не трожь их, ваша милость! Казачки недовольны, ропщут, заберешь-де женок, повернут обратно. Оставят тебя на пару с любушкой куковать.

Мирон почувствовал, что краснеет, но строго произнес:

– Пускай уже, но если кто снова бабу забьет или удушит, того лично на березе вздерну!

В тот вечер стали лагерем на сутки. С дюжину, наверно, женок, осмелев, помогали Олене кашеварить, мыть посуду и котлы. Теплая ночь опустилась на землю. Люди долго не расходились. Сидели вкруг костров, и летела над рекой раздольная русская песня об Ермаке и его ватажниках. В нестройный мужской хор вплетались звонкие женские голоса.

Луна-Ай успела сильно располнеть, когда Теркен-бег вернулся домой. Прошло полмесяца, хотя не раз бывало, что он отсутствовал и дольше. Возвратился отец усталым и осунувшимся, как после тяжелой болезни. И без поклажи, которая была приторочена к седлам лошадей. Айдына терялась в догадках. Так что же было в тех тюках, которые остались где-то в тайге? И почему один из воинов вернулся с перевязанной головой, а другой не спешился, а почти рухнул с коня, и его торопливо отнесли в юрту? Впрочем, взрослые заботы недолго занимали Айдыну. И раньше случалось, что воины возвращались из походов ранеными, а некоторые не возвращались вовсе.

Сейчас девочку больше интересовало ее будущее. Уж лучше убежать с Киркеем в горы, чем стать женой старого калмацкого тайши.

Несколько дней Айдына ходила вокруг да около тетки, не зная, как к ней подступиться и разузнать, правдивы ли слова Чайсо о ее скором замужестве. Но так и не насмелилась, ведь по-любому ей пришлось бы сознаться, от кого она услышала эту новость. Зато она решилась попросить, чтобы та замолвила за нее словечко, и отец позволил бы дочери отправиться на летние пастбища к табунщикам. Ончас с трудом согласилась, но не сдержала слова. Наоборот, она принялась жаловаться брату на своеволие племянницы, на ее нежелание обучаться женским занятиям. Действительно, Айдына и в отсутствие Киркея больше времени проводила в седле, чем за шитьем одежды или приготовлением пищи.

Сегодня с утра ей вздумалось набрасывать аркан на старую лошадь Узун Азах. Но та хоть и окривела давно, попытки Айдыны узрела сразу. И очень ловко уклонялась от аркана всякий раз, когда его петля пролетала над ее головой.

Айдына сердилась и охаживала плеткой ленивого Когдея. Этого коня, непригодного из-за хромоты к сражениям и дальним походам, отец подарил Айдыне на ее прошлогодний день рождения. С весны девочка умоляла отдать ей Элчи, молодую кобылицу, быструю, как ветер, но Теркен был непреклонен. Вот и сейчас, стоя возле юрты, он наблюдал за попытками Айдыны поймать Узун Азах. Лицо его было серьезным, не разберешь, как на самом деле он относится к забавам дочери.