Понадобилось 20 лет радений меньшинства по измыванию над большинством, чтобы понять, что они его [ядро] царапнули, задели, что-то в этом ядре травмировали. Но нельзя ядро, существующее тысячелетиями, изменить за 20 лет! Это всё тот же народ по своим фундаментальным константам. Он как, в силу своих фундаментальных констант, поддержал советский строй и советский проект, он так, в силу этих же фундаментальных констант, сопротивляется любому их изменению. Их так изменить нельзя.

Его царапнули, задели… Великий испанский философ Мигель де Унамуно говорил, что есть интраистория и экстраистория — внутренняя и внешняя история, в сущности, ядро истории и её периферия.

На периферии-то похулиганили сильно и, может быть, что-нибудь травмировали и в ядре. Но ядро, конечно, не изменили. Мы всё те же. И нас большинство. Мы живём на этих просторах, мы понимаем примерно, как они устроены. Мы впитали в себя не только эти ландшафты, эту культуру, но мы впитали в себя ещё и этот дух, и эти представления о должном, и эти принципы поведения, эти принципы уважения к централизованной государственности. Потому что невозможно раскинуться на такую территорию и обладать такими параметрами — и не уважать всё это. Мы всё это вместе впитали и стоим на своём. И это обнаруживается, помимо всего прочего. И тут есть предмет для ликования.

Но всё это, как говорят математики, необходимо, но совершенно недостаточно. Это абсолютно необходимо и совершенно недостаточно.

Давайте разберёмся ещё раз, внимательно и спокойно, на что делает ставку меньшинство. На что оно делает ставку?

На свой властный — информационный (телевизионный, в том числе), экономический, политический, а в чём-то даже силовой — потенциал. Это первое.

На политическую неорганизованность и, что намного хуже, социальную бесструктурность («сломаный хребет») большинства.

На допустимость для меньшинства(в силу его — не побоюсь всё-таки этого слова в самом обобщённом виде — антинациональности, или чуждости национальному духу, чуждости любви к Родине, государству, и чуждости даже идее того, что это государство является инструментом твоей силы как правящего класса… всё это чуждо, соответственно, возникает допустимость) и даже необходимость регресса во имя обуздания большинства. Что, в принципе, ни одно восходящее государство, сколь угодно свирепое, себе позволить не может. Гитлер омерзителен, но он позволить себе регресса общества, которым он управляет, не может. Ибо это общество и это государство ему нужны для его зловещих целей. Здесь же возможен и допустим, а в каком-то смысле даже желателен именно регресс.

Причём информационные и прочие потенциалы применяются для растления, манипуляции, «аморфизации» (да простится мне это, не вполне общепринятое, слово), наращивания степени аморфности общества, которым меньшинство управляет.

Я не могу тут не вспомнить Достоевского: «Мы пустим пьянство, донос; мы пустим неслыханный разврат; мы всякого гения потушим в младенчестве». Называлось это «Бесы». Проводились абсолютно ясные адресации, связанные с революционными движениями того времени. Но революционеры-то бесами не стали — всеобщее образование, индустриализация и всё прочее. А вот теперь наступает время, когда есть полное право говорить об этом. «Единственный обязательный предмет — физкультура. Да и то много. С кулаками будут кидаться на нас, поэтому можно и без физкультуры». Единственный предмет — правильное потребление водки и наркотиков. Обязательно. Всё остальное — факультатив, платите деньги.

Я снова говорю: почему этого не делает нормальная, сколь угодно свирепая, элита? Сколь угодно свирепая, подчёркиваю. Потому что государство нужно для выигрыша в конкуренции с другими элитами! А здесь это не нужно. Вот та тайна, которая маячит за фасадом происходящего, за всеми парадными утверждениями, и которую всё время пытаются скрыть.

Снова спрашиваю: на что делает меньшинство ставку? Три ставки, три. Внимание! Это очень важно сформулировать чётко и осознать в полной мере.

Ставка первая — на деградацию, регресс как средства продления своего псевдогосподства. Продление господства через ликвидацию объекта, по отношению к которому осуществляется господство.

Это и есть то, что я назвал «мутация», «паразитарность», «превращённая форма». Это свойство правящего класса.

Второе. Как только мы это обнаруживаем, мы спрашиваем себя: а не этим занимались смутировавшие группы советской элиты (или, как я это называю, «антиэлиты»), разрушая СССР? Не этим ли они занимались, по существу?

Ведь смысл того, что нужно было делать, заключался в том, что советскую систему надо было переместить с индустриальной базы опоры — на постиндустриальную. Если наука действительно становится непосредственной производительной силой, то технократия, интеллигенция в целом, — это уже не интеллигенция. А это новый класс — когнитариат. Значит, переместите базу опоры своей системы на новый класс, не забывая обо всём обществе и не прекращая опираться на рабочих и крестьян. Это можно было сделать. Переместите туда базу опоры — и система, немного трансформировавшись, заработает так, что весь мир ахнет! И вы увидите новое чудо.

«Да, — сказала смутировавшая часть номенклатуры, — ни фига себе, мы переместим базу опоры, система трансформируется, и нам в ней не будет места! Нетушки, не нужно нам никакого развития, если мы теряем место в процессе. Нам нужно сохранить место — любой ценой».

Я вновь напоминаю, как на одной из таких «элитных» посиделок, где я умею раздражать собеседников, я всё спрашивал: «Где модернизация, гады, где модернизация, что модернизировано? Если по факту через 20 лет говорят, что ничто не модернизировано, значит, модернизации нет. За 20 лет осуществлена демодернизация: заводы разрушены, образование стало хуже, интеллигенция живёт, как изгой, рабочий класс разрушается (мы гигантским трудом его создали в ускоренное время в 30-е годы)… Где модернизация?»