Артык впервые увидел Ашхабад при свете дня. Увидел широкие мощеные улицы, на которых люди сновали, как муравьи, стройные ряды домов, блестящие витрины магазинов, нарядные фаэтоны, зеленеющие сады и аллеи, и город показался ему большим и красивым. Не камень мостовых и домов, не зеркальные стекла витрин радовали Артыка, а зелень аллей и садов, переливчатый блеск наполненных водою арыков. И уже в поезде, вспоминая пышно разукрашенный весенним нарядом город, Артык думал о весеннем цветенье полей в родном Теджене.

Но когда показался Теджен, он не узнал своего края: перед ним расстилалась бесплодная; высохшая равнина, кругом — пыль и ни единой зеленой травинки.

Сойдя с поезда, Артык направился прямо к Чернышевым.

С материнской нежностью обняла его Анна Петровна и долго смотрела ему в лицо. Она и раньше хорошо относилась к молодому дейханину, а после того как Артык попал в тюрьму, с глубоким сочувствием вспоминала о нем. Мешая туркменские слова с русскими, она радостно приветствовала неожиданного гостя:

— Да озарятся очи твои, Артык, с благополучным тебя возвращением!

— Спасибо, Анна Петровна, — ответил Артык, немного смущенный этой горячей встречей.

«Какие добросердечные люди эти русские! — думал он. — Иван всегда был мне как отец, а теперь и Анна Петровна встречает как сына».

Вошел Иван Тимофеевич и так же, как Анна Петровна, по-родственному обнял Артыка. В первую минуту оба не могли произнести ни слова, но у обоих радость горела в глазах и взволнованно бились сердца.

Сели за чай, разговаривая, шутили, смеялись. Артык почувствовал себя так, словно и не было всего того, что он пережил за последние шесть месяцев. Иван Тимофеевич стал расспрашивать, и Артык кое-что рассказал о себе. Рассказал о тюрьме, о Тыжденко, — о том, как у него одним другом стало больше.

Иван Тимофеевич внимательно слушал, но временами поглядывал на рассказчика с такой серьезной озабоченностью, словно ждал только удобного момента, чтобы спросить о чем-то очень важном. А Артык как будто даже не чувствовал необходимости объяснения и продолжал говорить. Наконец, Иван Тимофеевич в упор посмотрел на него и сказал:

— Артык, а ты помнишь...

Артык прекрасно понимал, о чем хотел спросить его русский друг, но ответил вопросом:

— Что ты хочешь вспомнить, Иван Тимофеевич?

— Какое обещание ты дал Артамонову?

Подумав немного, Артык ответил:

— Я обещал ему взять листовку и поговорить с дейханами.

— И чем же кончились твои разговоры?

Артык, точно провинившийся мальчуган, молча опустил голову.

— Ты даже не пришел ко мне за листовками. Я еще раз спрашиваю: ты выполнил свое обещание?

— Нет, — ответил Артык и умолк.

Иван Тимофеевич с задумчивым видом покрутил кончики густых усов и продолжал:

— Что могут сделать несколько тысяч дейхан в такой огромной стране, как царская империя? Что могли сделать вы, дейхане, без помощи рабочих да еще и попав на удочку своих врагов? Правда, в Теджене не так много рабочих. Но не в Теджене, так в Ашхабаде и Кизыл-Арвате есть рабочие, и особенно много их в России. Рабочие не разрозненны, как дейхане, каждый из которых думает только о себе. Рабочих объединяет уже то, что у всех у них одинаковое положение и у них есть своя организация для борьбы. «Ударишь корову по рогам — у нее все тело вздрогнет», — так, кажется, у вас говорится? Так и здесь: случится что-нибудь с рабочими в Теджене — это сейчас же отзовется среди рабочих в Ашхабаде, в Баку и в других городах. А дейхан рабочие считают своими кровными братьями. Так как же вы начали борьбу с нашим общим врагом, даже не посоветовавшись с нами, не заручившись поддержкой рабочих?.. Что из этого вышло, ты видел сам.

Горячие слова Чернышева заставили Артыка задуматься.

— Конечно, — продолжал Чернышев, — у дейхан, изнемогающих под гнетом баев, старшин и царских чиновников, может быть, и не было другого выхода, как взяться за топоры. Но вся беда в том, что это возмущение дейхан было использовано такими людьми, как Эзиз Чапык, в своих личных целях. С помощью ишанов, ходжей и мулл Эзиз поднял старое знамя газавата и повел темные массы дейхан на войну против русских, в том числе и против нас — ваших друзей, братьев. И что обиднее всего, так это то, что и ты оказался под этим знаменем.

Артык растерянно посмотрел на Чернышева. Его слова напомнили ему о том черном деле, которое совершилось в ночь нападения на город у железнодорожной будки. Перед глазами Артыка возникло отчетливо, ясно, как в ту лунную ночь, бледное лицо юноши, его последний угасающий взгляд... Он резко поднялся на ноги и умоляюще обратился к Чернышеву:

— Иван, в тяжелом положении я оставил аул. Если разрешишь, я пойду, надо проведать своих!

Иван Тимофеевич улыбнулся Артыку и ласково похлопал его по плечу: