Драматические события, разыгравшиеся на заднем дворике, привели Молочника в восторженное состояние, и он поспешил вслед за Агарью в дом, чтобы вдоволь нахохотаться и обсудить все подробно. Агарь была в такой же степени невозмутима, в какой он был возбужден, и столь же лаконична, сколь он многословен.

— Тоже мне подвиг! Она выше его на добрых два дюйма и еще жалуется, что силы у нее не мужские.

— Мы, женщины, и в самом деле слабы.

— По сравнению с чем? С «боингом-52»?

— Далеко не каждая женщина так сильна, как Пилат.

— Надеюсь. Даже в два раза слабей ее — и то уже немало.

— Дело ведь не в мускульной силе. Женская слабость во многом другом.

— В чем же? Перечисли. Какие у тебя есть слабости?

— Я не о себе. Я о других.

— А у тебя нет слабостей?

— Пока не замечала.

— Ты, наверное, считаешь, я должен делать все, что тебе захочется?

— Возможно, — сказала Агарь.

— Хм! Ну что ж, пожалуй, я не стану спорить. Того гляди, придет Пилат с ножом.

— Ты ее боишься?

— Ага. А ты не боишься?

— Нет. Я никого не боюсь.

Ясно. Ты зубастая. Я, между прочим, так и думал.

— Ничего я не зубастая. Я просто не люблю, когда мне говорят, что нужно делать. Я что хочу, то и делаю.

— Пилат тебе говорит, что нужно сделать.

— Но если мне не хочется, я не обязана ей подчиняться.

— Жаль, что у нас с матерью не так.

— Твоя мать тобой командует?

— Ну… не то чтобы так уж прямо командует. — Молочник замялся, не зная, как описать свою, как он считал, зависимость от материнских придирок.

— Сколько тебе лет? — спросила Агарь и слегка приподняла брони, как взрослая женщина, которая из вежливости интересуется возрастом малого ребенка.

— Семнадцать.

— Ты уже мог бы жениться. — Агарь явно намекала на то, что в его возрасте не следует позволять маме говорить, что нужно делать, а чего нельзя.

— Я подожду, пока ты за меня пойдешь, — сказал он с надеждой, что в этой фразе снова (или наконец-то) прозвучит дерзость видавшего виды мужчины.

— Долго тебе ждать придется.

— Почему?

Агарь раздраженно вздохнула:

— Потому что я должна быть влюблена в того мужчину, за которого выйду замуж.

— А ты попробуй, выйди за меня. Там посмотришь.

— Слишком уж ты молод.

— Это зависит от настроения.

— Вот-вот. От моего настроения это зависит.

— Все вы женщины такие. Ждете прекрасного принца: мол, в один чудесный день он приедет верхом и остановится возле твоих дверей. А ты сбежишь навстречу ему с лестницы, и… ух ты! Он подхватит тебя на руки, посадит перед собой, и лошадь принца унесет вас вдаль навстречу ветру под звуки скрипок, а на крупе у нее будет штемпель: «Собственность «Метро Голдинг Мейер» [11] . Верно?

— Верно, — сказала она.

— А чем ты занимаешься пока?

— Воспитываю маленьких мальчиков и делаю из них взрослых.

Молочник улыбнулся, но ему не было смешно. Агарь захохотала. Он бросился к ней, хотел ее обнять, но она улизнула в спальню и заперлась там. Он потер тыльной стороной ладони подбородок и взглянул на запертую дверь. Потом пожал плечами и взял две бутылки вина.

— Молочник? — Агарь приоткрыла дверь и высунула голову. — Пойди сюда.

Он обернулся и поставил бутылки на стол. Дверь в спальню была открыта, но он не видел Агари, только слышал, как она смеется, тихо и лукаво, словно выиграла какое-то пари. Он бросился к ней так поспешно, что забыл пригнуть голову в середине комнаты и наткнулся на подвешенный к потолку спальни зеленый мешок. К тому времени, когда он до нее добрался, на лбу у него вскочила шишка.

— Что вы там держите, в этом мешке? — спросил он не без досады.

— Это не я, а Пилат держит. Говорит, это ее наследство.

— Что же она унаследовала? Кирпичи? Тут он увидел ее грудь.

— Вот чем я занимаюсь пока, — сказала она.

Они хихикали, гонялись друг за дружкой по спальне, страх и смущение больше не сковывали их, а вскоре они стали проводить в комнате Гитары, когда тот уходил на работу, столько же времени, сколько проводил там он сам, когда не ходил на работу. Она прочно вошла в его жизнь, но он скрывал — не очень тщательно — их отношения. Он никогда не знал, чего от нее ждать: то откликнется на его желание, а то вдруг откажет. И ни в том, ни в другом случае не поймешь, почему она так поступила. Он полагал, что Реба и Пилат знают об их новых отношениях, но они ни разу на это не намекнули. Он уже не восторгался ею с тем жаром, каким пылал в двенадцать лет, но в постели она была восхитительна, проказница и, несмотря на искушенность, сохраняла безыскусственность — одним словом, была увлекательнее любой из ее сверстниц. Иногда она не подпускала его к себе месяцами, а потом в один прекрасный день он приходил к ней, и она встречала его нежно и сияла радостно улыбкой.