Черепаха лежала на дне лодки, похлопывая ластами по брюху, подавленная за­труднительным положением. Она не способна была сознавать злую иронию судьбы — быть пойманной вторично, и была чересчур примитивна, чтобы понимать, на­сколько отрицательно относятся люди к ее появлению в здешних местах.

Капитан Элли тщательно осмотрел ее и сказал, что тут возможны два объяснения. Либо черепаха проплыла триста пятьдесят миль по строго намеченному направле­нию, каким летают чайки от острова Большой Кайман до здешних отмелей, либо шхуна «Уилсон» погибла где-то по пути к Каймановым островам. Трудно, конечно, сказать что-либо определенное, но второе объяснение кажется ему наиболее резон­ным.

Известие быстро облетело отмели, и, услышав его, моряки на шхунах пришли в уныние. Ведь вся промысловая флотилия — крепко спаянное содружество, и почти у каждого моряка на «Уилсоне» были родственники.

Печаль царила целую неделю, и, хотя промысел шел своим чередом, никто не про­являл особого интереса к удачному лову.

В одно прекрасное утро моряки увидели шхуну, шедшую с острова Большой Кайман. Капитан Элли, окликнув ее, спросил о судьбе «Уилсона». На шхуне удиви­лись такому вопросу и ответили, что «Уилсон» стоит на якоре дома в западной бухте. Торопясь на промысел, капитан этой шхуны вкратце рассказал, что с северо–востока налетел ветер, вода залила садки, и сообщил еще ряд подробностей, не менявших сути дела. Таким образом, событие из трагедии превратилось в загадку природы.

Посмотрев на карту, вы можете убедиться, что, если бы бежавшая из загона чере­паха поплыла по прибрежному мелководью, этот путь был бы слишком длинен, что­бы преодолеть его за двенадцать дней. Возможно, что она двигалась напрямик через западную часть Карибского моря, проплывая в среднем по тридцать миль в день Внесите поправку на возможные ошибки при плавании наугад, и проплытое черепа­хой расстояние вырастет во много раз, а срок в двенадцать дней покажется очень ко­ротким.

Этот занятный случай указывает не только на настойчивое стремление и способ­ность животного находить дорогу домой, но и умение избирать кратчайший путь. И если так случилось в действительности, а зная капитана Элли, трудно подвергать эти факты сомнению, то можно предположить наличие у черепах какого-то особого чутья, которое позволяет животным совершать длинные осмысленные переходы по бездорожью морских просторов. Это умение и есть то, что мы с вами ищем: оно подтверждает предположение, что черепахи — мигрирующие животные. И, несмотря на отсутствие проверенных и окончательных доказательств, все меньше остается серьезных сомнений в том, что стада черепах, приплывающие в июне в Тортугеро, состоят из мигрантов с отмелей Москито, а также из разных других мест, расположенных в Карибе ком море.

В ту ночь, когда я, потратив неделю на ожидание и хождение по черному песку Тортугеро, все же встретил стадо, со мной находился Качуминга. Это был тощий, неопрятный на вид паренек, безнадежный алкоголик, высохший, как щепка, легкий, как воронье перо, и лишенный мускулатуры. Он непрерывно изливался в рассужде­ниях, был полон знаний, сведений, а также желания понравиться. Он ничем мне не был обязан, и я не мог понять, зачем он отправился со мной; ведь это отвлекало его от guaro, которое он мог выпросить сегодня в деревне.

Думаю, он пошел потому, что очень хотел быть мне чем-нибудь полезным.

Когда мы встретили больших зеленых черепах, тяжело вылезавших из воды и ко­павшихся в песке возле кустарника, Качуминга словно вырос в собственных глазах, так как именно он предсказал, что скоро приплывет стадо. Перебегая от одной чере­пахи к другой, он скользил по песку, похожий на гонимое ветром какое-то загадочное существо. Похлопывая по гладким верхним щитам черепах, он делал выразительные жесты и кричал:

– Вот видите! Это стадо! Стадо пришло!

Я не был столь бессердечным и не сказал ему. что и без него знал о скором при­бытии стада, но основной вопрос жег меня, как пламя, и я спросил у Качуминги, словно только он мог дать мне ответ:

– Откуда все они приплыли, Качуминга?

Показав в сторону моря, он медленно описал рукой полукруг, склонил подбородок на грудь и зажмурил глаза, будто иначе нельзя было поведать о той дали, из которой приплыли черепахи.

– О! — восхищенно сказал он. — De all-a–a. De alia le- e-e–jos [131] . Отсюда и оттуда.

He знаю, откуда Качуминга это взял, но думаю, что какую-то долю истины его сло­ва содержали.

Было начало мая 1503 года. Колумб, возвращаясь из своего четвертого плавания, торопился домой. Исчезавшая за кормой голубоватая полоса суши была последним, что он увидел на материке. Разногласия с кормчими о курсе на Эспаньолу (Гаити) и невозможность дальнейшего продвижения на восток заставили Колумба круто повер­нуть на север. Майский пассат был переменчив, течение же настойчиво тащило на запад, и корабли Колумба относило в сторону от намеченного маршрута.

10 мая 1503 года мореплаватели подошли к двум островам с отлогими берегами, и Колумб направил корабли в пролив между этими островами. Здесь увидели черепах, их было множество на берегу и в воде; подобно маленьким скалам, они преграждали путь кораблям. Колумб назвал эти острова Лас–Тортугас [132] . Отсюда он направился к Кубе (но он по–прежнему предполагал, что плывет к Китаю) и поставил свои обвет­шавшие корабли в так называемых «Садах королевы» — гавани на южном берегу Лас–Тортугас не сохранили названия, которое дал им Колумб. Пятнадцать лет спустя Понсе де Леон принял их за отмели, лежащие перед Флоридой, и это ввело в заблу­ждение работавших вслепую составителей карт. Острова, ранее названные Колум­бом Лас–Тортугас, стали называться Каймановыми. На протяжении трех последую­щих столетий огромные стада размножавшихся здесь зеленых черепах стали играть первостепенную роль в развитии бассейна Карибского моря. Как повествуют писате­ли тех времен, стада черепах приплывали сюда за сотни лиг от Эспаньолы и Лукайо­са, от Юкатанского пролива и даже от берегов залива Мэн. Черепахи собирались здесь и откладывали яйца в песок, имеющий цвет меда.