Шрифт:
— Наташа! Я спускаю! Я спускаю! Я спускаю. Я спускаю… Любимая… О-о!
Я бился в сладчайшей, невообразимой судороге. Я наполнял ее.
Я попытался разобрать ее страстный шепот и услышал:
— Я почувствовала! О, боже, я почувствовала. Ой, я чувствую! Ой, ой, ой…
Ее тело вдруг стало, как стальная пружина, она выгнулась мне навстречу и мелко задрожала, груди ее стали такими твердыми, что я ощутил это рукой, она громко взвизгнула и впилась зубами в мое плечо, не впилась, а скорее просто уткнулась в него раскрытым ртом, и тонкое длинное «а-а-а-а» завершило ее и мое сладкое страдание. Она откинулась назад, а я, стараясь удерживаться на локтях, упал на нее.
Никак не получалось дышать нормально. Тоже мне, спортсмен, подумал я про себя.
Ее тело сотрясалось, как после рыданий. Я стал целовать ее щеки, я шептал ей, что люблю ее, что буду любить всегда, я спросил, хорошо ли ей было? Да, ответила она, всхлипывая.
— Ты не жалеешь? — шепнул я ей.
— Нет, я сама этого хотела, — ответила она с обескураживающей искренностью.
— Со мной — хотела? — спросил я.
— С тобой, с тобой, — она легко поцеловала меня в нос.
— Люблю тебя, — повторил я в который раз за этот вечер.
— И я тебя.
Удивительно, но там, внизу, мой дружок, хотя и подрастерял почти весь свой задор, тем не менее не желал покидать гостеприимное пространство. Еще более удивительно оказалось то, что минут через десять, когда мы уже могли дышать спокойно и шептали друг другу всякие нежности, он, словно обидевшись, что о нем забыли, начал подниматься и быстро встал во весь рот. Там, где и был.
Мы с Наташей посмотрели друг на друга удивленно.
— Что это значит? — рассмеялась она.
— Наверное, мы плохо полили нашу розочку.
— А, по-моему, даже чересчур.
— Нет, плохо, — я потихоньку задвигался.
— Нет, хорошо.
— Но можно еще лучше, — я увеличил темп.
— Куда уж лучше…
Я закрыл ее рот поцелуем. Она отвернулась в сторону и прошептала:
— Пообещай мне.
— Что? — мы уже двигались в унисон.
— Ты такой умный, но недогадливый. Пообещай!
— Что? Что?
— Что мы поженимся…
— Конечно, любимая, конечно. Мы поженимся, — я двигался сильно, резко.
— Игорь… Игорь… — она звала меня словно откуда-то издалека.
— Тебе хорошо? — спрашивал я. Кульминация приближалась.
— Да, да, только не спеши так, давай, помедленнее. О, боже! Игорь, что ты со мной делаешь. О, боже! Я не могу! Я не могу! Ой, ой!
— Наташа, ты моя самочка, я овладел тобою, я овладел тобою, ты мне дала…
— Да, а ты мой самец, я отдалась тебе, я дала тебе, ты меня взял. И я рада.
Ох! Я не могу, мамочка, о, боже, я не вынесу этого, ой, что ты делаешь со мной! Ой, ой, разве так можно, дрянной мальчишка, я не могу, я умираю…
И мы взлетели второй раз. Также высоко, как в первый. А может и выше.
И снова я шептал ей в ухо запрещенные слова.
— Я полил тебя там опять, Наташенька. Я полил тебя.
— Ты мой садовник. Спасибо. Я слышала, это очень полезно. Для розочек.
— Тебе понравилось, Наташенька?
— Любимый, как мне хорошо с тобой.
Прошла вечность, и Наташа шепнула:
— Давай встанем.
Я лег на спину. Я не стеснялся, что она видит меня всего.
— Вот это и есть — то самое? — она тихо рассмеялась.
— Полчаса назад, вы, мамзель, были этим очень довольны, — ответил я ей в тон.
— Вы же знаете, синьор, девичья память так коротка.
Мы рассмеялись. Теперь мы сидели на нашем медведе, я обнимал ее, и нам было легко и радостно. Невообразимая пустота звенела в голове.
— Наверное, пора, — она посмотрела на меня виновато и с сожалением.
— Ничего себе. Десять часов! — я действительно не ожидал, что уже столько времени.
— Пора. Мои придут через полчаса.
— Тогда я одеваюсь?
— Да, — она уткнулась лбом в мою грудь, — но я не хочу, чтоб ты уходил.
— Я приду еще.
— Я буду ждать тебя.
Я встал на ноги и стал одеваться, а она так и сидела на своем медведе, в расстегнутом тонком халатике.
— Я готов, — сказал я через пару минут.
— Уходишь? — она стала на колени и прижалась головой к моему животу.
— Наташа, я так никогда не уйду.
— И не надо. Не уходи. Ты теперь мой муж и должен жить со мной.
— Хорошо, но твой муж должен хотя бы закончить школу, — я засмеялся.