Шрифт:
— Вам известно, — сказал он, — по этим делам арестованы Трофим Снегуров, Михаил Мороз, Александр Ягелло, Владимир Юхневич. Следствие еще не закончено. Некоторые из этих преступлений можно считать полностью раскрытыми. Но у преступников были пособники. Среди вас есть люди, которые знают то, что поможет следствию, а значит, поможет правосудию воздать преступникам по заслугам, а всем вам — дать возможность спокойно спать, спокойно работать.
Сказал Михаил Константинович и о Сакуле:
— Следствию непонятно, почему он так упорно скрывается. У нас против него нет никаких улик. Если же за ним или за другими гражданами имеются какие-либо грехи, явка с повинной по нашим законам, чистосердечное признание, помощь в раскрытии преступления — это все обстоятельства, смягчающие вину, и они будут приняты во внимание.
В заключение своего выступления Михаил Константинович еще раз обратился ко всем с просьбой исполнить свой гражданский долг.
Сам этот сход, спокойное, деловое выступление следователя по особо важным делам республиканской прокуратуры вселили в людях, уже достаточно издерганных и напуганных всем случившимся, уверенность, что на этот раз за дело взялись по-настоящему и что бандитам пришел конец. А стало быть, нет оснований опасаться, что потом тебе отомстят.
Надо было, разумеется, хорошо понимать и то время, когда у всех были свежи в памяти злодеяния фашистов на оккупированной территории и издевательства их добровольных помощников — старост, полицаев и прочих гитлеровских прихвостней; надо было знать белорусскую деревню, еще не ставшую после суровой годины на ноги, отношения между людьми, сложные, запутанные войной.
Михаил Константинович, коренной житель Гомельщины, все это прекрасно понимал.
— Большое вы дело сделали своим выступлением, — сказал после схода Семен Иванович Киселев. — Прямо можно сказать, вернули народу покой. Больше того — веру в справедливость наших законов.
И точно, расчет Карповича оказался правильным. На другой же день после схода в прокуратуру поступило заявление о том, где и при каких обстоятельствах видели Владимира Зинькевича вместе с Наливайко. Однажды они вместе бражничали. В другой раз затеяли у сельпо драку, избили случайно проходившего мимо колхозника. При проверке эти сведения подтвердились самим пострадавшим.
Зинькевича задержали. Михаил Константинович предложил ему написать объяснение по поводу этого заявления, и он признал. Да, в его присутствии Юхневич договаривался с Наливайко о поджоге дома Киселева Семена. Они же вели разговор и о том, чтобы взорвать здание милиции и прокуратуры.
«А Наливайко предупредил меня, — писал Зинькевич, — что если я буду болтать, то взлечу на воздух, как Гусевич».
— Что вам известно о взрыве дома Гусевича? — спросил следователь.
— Меня они взяли с собой, поехали на машине. А я был за сторожа, смотрел, не идет ли кто, когда они ушли со взрывчаткой.
— На чьей машине ездили преступники?
— Машина Попко Алексея, колхозного шофера.
На очной ставке Попко признал свою вину.
— Почему молчали?
— Боялся Юхневича. Он меня заставил.
— Ты уж лучше скажи — купил он тебя, — заметил ему Зинькевич.
Попко молчал.
— Что вы имеете в виду, Зинькевич? — спросил следователь.
— Попко работал в другом колхозе, совершил аварию. У него отобрали права, хотели судить. Тут его и встретил Юхневич. Посоветовал ему переехать в наш район, помог получить новые права.
— Это верно, Попко?
— Все так, гражданин следователь. У меня семья, а я в историю влип. Он посочувствовал. Помог. И надел мне хомут на шею.
— Когда еще Юхневич пользовался вашей машиной и с какой целью?
— Я все расскажу. Пишите...
Все яснее и яснее представала перед следствием картина преступлений, совершенных этой бандой, которой руководил Владимир Юхневич. Но допрос главаря и очные ставки с ним остальных участников Михаил Константинович решил провести в последнюю очередь. Тем более что до сих пор Юхневич упрямо стоял на своем: не признавал абсолютно ничего. Но работа следственной бригады шла по намеченному плану — были собраны дополнительные данные, которые запрашивал Карпович, поступили некоторые вещественные доказательства, изобличающие преступную группу.
Утром 30 января 1963 года в районную прокуратуру явился с повинной Иван Сакула. Обросший, грязный. Глаза дикие, запуганные.
— Больше так жить не могу, — сказал он, — спрашивайте, я все расскажу. Почти год скитался по лесам, хватит. Хочу жить как все люди. Если в чем виноват — судите.
И Сакула поведал следователям грустную свою историю. Да, человек он неустойчивый, непутевый. И мать ему об этом постоянно говорила. И невеста от него отказалась. Любит выпить, а в пьяном виде становится буйным. Два раза отсидел за хулиганство. Вернулся из тюрьмы, работать не хочется, а выпить не на что. Тут его и пригрели Юхневич и Снегуров: «Заходи, выпей». Потом заставили написать заявление на Ивана Полоза в милицию. Пытались втянуть в какое-то грязное дело — предлагали запалить чью-то хату. Он отказался: «Запалить — это не по мне». — «Тогда укради со склада свеклу». — «Это можно». Приволок два мешка в хату Снегурова. Юхневич стал пугать: «О краже знают. Тебя снова посадят. Ховайся в лесу». — «Нехай судят». — «А мы покажем, что ты хату подпалил». Заставили угрозами, шантажом уйти Сакулу в лес. Дали ружье, патроны, кое-какие вещи. Наливайко дал набор ключей, чтобы можно было открыть любой замок и выкрасть продукты.