Она была откровенна с ним тогда и верно отгадывала его стремления, а отгадав, подталкивала и советовала. Разве за одно только это она не заслуживает всемерного уважения и внимания? И вот они сидят и молчат в той же гостиной, исполненные оба волнующих мыслей и предчувствий. Но он вспоминает и другое. Вспоминает ее резкий, осуждающий взгляд, когда над его словами о «Человеческой комедии» насмехался Бонневаль. Все спуталось. Все было как в водовороте. И он даже слышал бешеный гул воды.

— Итак, вы снова в Париже, мсье Бальзак, — наконец вымолвила графиня. — Я очень рада видеть вас. Могу ли я поздравить вас с женитьбой? Я даже уверена…

— Простите, — он перебил ее, словно боясь принять поздравления, — но пока нет, я еще не женат.

Она ничего не сказала. Налила ему кофе. Но — смягчилась, он уловил это. Можно было подумать — графиня Висконти радуется, что он еще не женат.

— Я много слышала о вашей невесте, — прибавила она, помолчав, — Говорят, Эвелина Ганская — красавица и пользуется благосклонностью самого императора Николая. — Это можно было понять как намек. Не очень спеша рассеять это впечатление, графиня, помолчав, спросила — Я думаю, вы не истолковали дурно мои слова?

В знак согласия он поклонился и перевел разговор на другое.

— Вы будете в среду на «Севильском цирюльнике» у итальянцев?

— К сожалению, я не смогу. Я завтра уезжаю из Парижа, Оноре.

— Как, и вы бежите?

У него непроизвольно вырвалось это грязное слово. Она улыбнулась почти искренне.

— Нет, не бегу. Просто некоторое время пробуду в своем поместье, пока здесь не погасят пожар.

— Вы думаете, он загорится? — Он спросил это с тревогой.

— Непременно. Будет сыграна чудесная комедия, Оноре, даже вы не сумели бы выдумать такую.

Он ужаснулся. Холодные слова, более того — безжалостные, которыми характеризовала графиня предстоящие события, испугали его. Графиня поняла это.

— Не пугайтесь, Оноре, не представляйтесь удивленным. Послушайте, — голос ее стал жестким, она, казалось, резала льдину и раскладывала куски перед ним на столе, — послушайте, сначала будут демонстрации, адвокатские речи, чернь из предместий придет в наши кварталы, она прогонит короля Людовика-Филиппа из Тюильри, но ее обманут буржуа и адвокаты; потом на смену адвокатам придет генерал Кавеньяк. О нем говорят много дурного, ибо он немилосерден и жесток. Но он подлинный рыцарь — твердое сердце и властная рука. Все восстановится. Только в палате будут заседать другие депутаты и в правительстве новые министры, а чернь снова загонят в предместья. Тогда я вернусь в Париж, и мы с вами поедем к итальянцам, — весело закончила графиня. — Не правда ли, Оноре?

Он ничего не ответил. Чем он мог парировать такой неслыханный цинизм? Но в то же время он не мог не удивляться проницательности этой женщины.

Он молчал, увлеченный стремительным потоком мыслей, теряясь в предчувствиях, едва сдерживая нараставший в груди гнев. Не он ли долгие годы, как крот, копошился в мансардах, в наглухо запертых комнатах, над своими рукописями, а потом надевал на себя шутовской наряд и потешал салонную публику? Не он ли принес с улицы Ледигьер в свои творения любовь к жизни и жажду света? Еще минута молчания — и он сказал бы графине: «Нет, мы не увидимся с вами, вам больше не придется наслаждаться жизнью в Париже, а вашего славного генерала Кавеньяка сведут на Гревскую площадь и заставят склониться перед гильотиной».

— Может быть, вы колеблетесь, выбираете свое место? — спросила вдруг графиня. — Не надо. Они, — она показала на запад, где ютилась в убогих жилищах парижская беднота, — не интересуются литературой. Им нужен хлеб. Понимаете, хлеб! И как бы вы ни хотели быть там, вы окажетесь с нами. Слышите, Оноре? И я советую: садитесь утром в мою карету, и поедем ко мне. У моего замка высокие стены, они на время отгородят нас от комедии. Советую.

Он не ответил. Ему предлагали бежать. Возможно, графиня и права. Одну минуту он думал так. К чему подвергаться опасностям?

— Имейте в виду, — продолжала графиня, — ваша невеста посоветовала бы вам сделать то же.

Графиня говорила совершенную правду. Он не нашел в себе мужества отклонить ее предложение. Сказать «нет» он не отважился и вместо отказа уклончиво промолвил:

— Спасибо за приглашение. Я подумаю.

Ссылаясь на болезнь, он быстро попрощался, пообещал вечером известить о своем окончательном решении. Но вечером он ничего не написал графине. Запершись в спальне, он лег в постель и, не раздеваясь, заснул, тяжко вздыхая во сне, нервно шаря по постели руками.

Он проснулся от крика над самым ухом. Франсуа тормошил его за плечи, толкал в бок, кричал:

— Сударь, проснитесь! Проснитесь, сударь!

Но когда он в самом деле проснулся, в комнате никого не было.

— Померещилось, — проговорил он громко, но в ту же минуту тишину парижской ночи расколола беспорядочная стрельба, и вдруг тьма за окном огласилась криками, выстрелами, топотом шагов.

Париж восстал.