Шрифт:
— Дружище Ламартин, тем, у кого нет ни су на кусок хлеба, ваша республика ничего не даст… Вы подумали над этим?!
Ламартин только презрительно пожал плечами и ничего не ответил.
Поэт и министр молча взял шляпу со стола. Он завернулся в плащ и надел маску. Таинственно втянув голову в плечи, он выковырял из замочной скважины бумагу, отпер дверь и перешагнул порог, исчезнув за ним, как черное привидение.
Приоткрыв штору, Бальзак увидел, как министр сел в закрытую карету. Шесть всадников окружили ее. Кучер хлестнул лошадей. Застучали колеса по мостовой. Одинокая искра вырвалась из-под копыт коня последнего всадника из охраны министра.
«Шагреневая кожа, плод возбужденного воображения, эфемерия», — подумал Бальзак, задергивая штору, и, уже не скрывая своего удовлетворения, проговорил громко:
— Вы ошиблись, Ламартин. Все же адрес Славы — улица Четырех народов, близ моста Согласия, а не маршальский зал Люксембургского дворца.
Он прошел в спальню, разделся и с наслаждением лег. Как только голова склонилась на подушку, он, впервые за свое пребывание в Париже, заснул крепким, беззаботным сном.
Этой ночью сны не волновали его и фантастические видения пролетали мимо. В стекла стучал веселый весенний дождь. Над Парижем собирались тяжелые тучи.
Глава пятнадцатая УТРАЧЕННЫЕ ИЛЛЮЗИИ
Так проходили дни, и не было им числа, бескрасочным, однообразным и на редкость похожим один на другой. Он писал письма, исполненные надежд на лучшее будущее, и снова поверял желания своего сердца Эвелине. Он ждал от нее ответа, и это ожидание держало его в постоянном небывалом напряжении.
Париж жил своей жизнью, своими заботами и тревогами, и в эти дни он отделил себя от города, который пробудил в нем могучую фантазию и придал кристальную чистоту его таланту. Не ввязываясь в политику и пренебрегая славой, Бальзак стал посторонним человеком в знакомых и родных когда-то для него кварталах.
На бульварах уже отцвели каштаны и опала сирень. Серое марево пыли висело над Парижем.
В квартале Пасси Бальзак купил однажды у крестьянки пышный букет полевых цветов и, опуская су в черную, потрескавшуюся ладонь, спросил, довольна ли она республикой. Крестьянка, не стыдясь его, подняла подол, спрятала в чулок деньги, а потом презрительно махнула рукой:
— Черт с ней, с этой республикой, раз господа остались господами.
Отходя от крестьянки, Бальзак приподнял шляпу над головой и поклонился, словно прощался с маркизой.
В этот день он написал письмо Эвелине. «Моя душа с вами, — писал он, — и сердце мое с вами, я мечтаю быть с вами в тишине и покое вашей чудесной Верховни».
Такое искреннее признание заслуживало награды — приглашения. Он ждал. Среди хлопотливых мыслей мелькнуло и воспоминание о скрипаче Мусии. Мысль о старике долго не покидала его. В лавке он выбрал чудесную старинную скрипку итальянской работы и заказал для нее дорогой футляр.
В один из майских дней скрипка в черном футляре появилась в доме на улице Фортюне и заняла почетное место в одном из книжных шкафов.
Скрипку увидал писатель Шанфлери. Удивился.
— Метр, неужели вы владеете и этим чудесным инструментом?
— К сожалению, нет, мой друг. Это подарок на Украину.
— Вы собираетесь туда?
— Непременно. Как только пройдет премьера «Мачехи», я выеду из Парижа. Мне нечего здесь делать. Париж не для меня, мой друг.
Беседа с Бальзаком заставляла трепетать юное сердце Шанфлери, тем более что учитель называл его «мой друг». Вытягиваясь в кресле, подбирая под него ноги в стоптанных башмаках, Шанфлери то и дело проверял, хорошо ли у него застегнуты пуговицы поношенного зеленого сюртука, не выбилась ли случайно из рукава не совсем свежая сорочка. Еле переводя дух, широко раскрыв глаза, он ловил каждое слово Бальзака.
А тот, кутаясь в широкий шерстяной белый халат, приглядывался к раскрасневшемуся лицу молодого писателя. Ему нравилось благоговение, с которым ученик смотрел на него. Он видел круги под глазами юноши. Это добрая примета. Молодой писатель не спит по ночам.
Словно подтверждая его догадку, Шанфлери рассказывал о своих планах. Увлеченно излагал Бальзаку тему своей будущей книги. Внимание Бальзака возбуждало его фантазию.
— В добрый час, — напутствовал его метр. — Трудитесь, мой молодой друг, трудитесь, не жалея ни сердца, ни души, мы уйдем, а дело надо продолжать.
От этих слов за плечами у Шанфлери выросли крылья. В этот миг он высоко под облаками состязался с могучим орлом.
— Это хорошо, что вы такой пылкий, — говорил Бальзак, — это чудесно. Жаль, что в наше время мало таких молодых людей, — жаловался он.
— Я мог бы рассказать вам о своих бессонных ночах… — Шанфлери умоляюще смотрел ему в глаза.
— Не стоит, — остановил его метр. — Единственно, что хочется посоветовать вам, мой друг, это — изучайте язык. Не все даже из отмеченных славою знают его. Кого еще мог бы я прибавить к Гюго и Готье?