Об этом Чумаков и сказал Танечке по дороге домой.

Бумагу для Малинина в воскресенье Чумаков так и не написал, а потому поставил себе будильник на половину седьмого, чтобы прийти на службу пораньше и к девяти написать докладную.

Дверь кабинета, к удивлению Валерия, была отперта. Чумаков толкнул ее и аж присвистнул от удивления. За столом Васильчикова сидел Кравец. На звук открывшейся двери он только повернул широкое свое лицо, глаза смотрели спокойно, равнодушно.

— При-вет! — провозгласил Валерий.

— Здравия желаю, — отозвался Кравец.

Чумаков уселся за свой стол. Неожиданное соседство неприятно удивило его, он собирался спокойно поработать в одиночестве. И потом — Васильчиков считался в отделе не только самым способным, но и самым остроумным человеком, надо же было Кравца усадить именно за его стол…

Хотя Васильчиков был в отпуске, а какое-то рабочее место в управлении Кравцу, конечно, полагалось.

— Шуруешь с утра пораньше? — спросил Чумаков, кивая на корзину, где уже громоздился ворох смятых бумаг: Кравец одолевал докладную.

Тот кивнул в ответ, почти сросшиеся широкие брови делали его лицо еще более сумрачным и неподвижным. “Мы с ним, наверно, ровесники, — подумал Чумаков, — лет двадцать пять. И лейтенант. Поздно начал, что ли?” А вслух спросил:

— Ты что кончал?

— Школу милиции, — не отрываясь от бумаг, ответил Кравец.

— Давно?

— Два года назад.

— А зовут тебя как?

— Анатолий. А вас?

На “вы” назвал.

— Валерий. Значит, будем знакомы…

На это уж Кравец не ответил вовсе, он углубился в бумагу, старательно сопя. Видно было, что труд этот для него непривычен и тяжел.

Чумаков глянул на часы и снова присвистнул: времени оставалось совсем мало. Тогда он решительно переставил пишущую машинку с низенького углового столика на свой служебный, заправил бумагу и бойко затарахтел. Печатая, Чумаков перехватил завистливый и удивленный взгляд Кравца.

Проблем с докладной у Чумакова не было. За два свободных дня он детально вспомнил свои разговоры об этом деле с Малининым. История шумела в управлении, обсуждали ее все работники, и как ни неожидан был второй взлом — в Шиловске, но точки зрения Чумакова он не изменил. Совершенно ясно было, что орудовала изощренная, хорошо подготовленная группа. Почерк был вполне профессиональный — предварительная наводка, тщательная разведка места действия, затем — дерзкий и точный удар. И две совершенно различные методики, примененные с интервалом в полгода. Можно было думать, что орудовали две различные группы, но эксперты сказали твердо: автогенный аппарат тот же самый. И не мог Валерий поверить в существование двух таких групп именно в Приморске, где до этого тридцать лет не слышали о взломе сейфов! Ничего, ничего — ц сразу две? Так не бывает. Применение же разных методик было, по убеждению Чумакова, важнейшим аргументом в пользу версии “профессионалов”. Подготовленные, ловкие, гибкие гады.

Обычно преступники используют одну привычную технологию. Новички — тем более. Группа с целым ассортиментом методик — это уже асы, мастера. А за скобками своих рассуждений держал Чумаков еще один мощнейший аргумент — найденную Кондратенко прямую аналогию: тамбовское дело. И хоть прямых выходов на преступников эта линия не дала, но сама-то аналогия бесспорна!

Важным было и то, что в самом Приморске никаких следов действия местной, самостоятельно возникшей группы такого класса Кондратенко не отыскал, как ни старался. Не нашел даже почвы для ее возникновения.

Чумаков печатал быстро, почти без ошибок — машинку он начал осваивать еще в школьные годы, умение быстро печатать доставляло ему и некоторые преимущества, и целый ворох дополнительных хлопот в управлении, где машинистки вечно “зашивались”, а бумажное дело было тягостной, но необходимейшей частью профессии.

Валерий уже закончил свою докладную, а Кравец все еще горбился за столом, комкая и выбрасывая в корзину исписанные листы.

“Упорный малый”, — подумал Чумаков.

К девяти закончил и Кравец. Когда вся группа собралась в кабинете Малинина, Павел Николаевич взял докладные, начал было читать, но зазвонил телефон, и по тому, как встал Малинин, ясно было — вызывает начальник управления.

— Прошу простить. Сейчас вернусь.

Все так же урчал вентилятор, презрительно обдавая собравшихся волнами душного воздуха, жухли и скручивались от жары листья высокого платана под окном.

— Слышь, Толь, — остроносенький Осецкий подтолкнул соседа, — ты знаешь почему у майора в кабинете портрет Фурманова висит?

— Не-а, — мотнул головой неразговорчивый Кравец.

— Спроси. Это целая история. Малинин любит ее рассказывать.

Чумаков покосился на Пронько. Тот тоже слышал разговор и сидел сейчас неподвижно. Портрет, который висел в простенке и впрямь напоминал писателя Фурманова, и Пронько когда-то — на стажировке в управлении — уже стал жертвой этого розыгрыша.

— Неудобно, — сказал Кравец.

— Да брось. Я ж тебе говорю, Малинин любит. Спроси.

— Сам и спроси, — буркнул Кравец недовольно.

Осецкий начал было заводить Кравца, но тут вернулся Малинин прошел к столу, сел, снова углубился в докладные.

— Павел Николаевич, — тихонько начал Коля Осецкий, — вот Кравец стесняется спросить: почему у вас портрет писателя Фурманова висит?

Малинин с улыбкой покачал головой:

— Если уж не вышло, так не выкручивайся, Коля.

И объяснил Кравцу: