— Нет, я это помню. И поезд, и сестер покойных, — Прот, глядя в землю, перекрестился. — Только когда это было? Третьего дня? Год назад? Десять лет?

Герман с изумлением посмотрел на мальчика. Неужели болезнь такая? Или всё-таки шутит? Кто-кто, а Прот к юмору и розыгрышам мало склонен.

— Ну что ты так близко к сердцу принимаешь? Память — вещь сложная. У меня тоже всякие провалы бывают. Тут, главное, не расстраиваться, и методом логики идти. Ведь десять лет назад ты был маленьким, соответственно, ездить в поезде не мог, да и незачем было. Товарища Ульянова немцы нам еще не подкинули, жила империя спокойно. Следовательно, ты просто сидел в монастыре и библейские мудрости постигал. Впрочем, ты и для учебы тогда маловат был.

— Десять лет назад волнения в Миропольском уезде были, — пробормотал Прот. — Усадьбы жгли. Тоже было дурное время. Но по ветке Мерефа — Константиноград поезда еще не ходили. Вы правы, — в поезде я ехать никак не мог. Герман Олегович, как думаете, могу я с ума сойти, если все время буду себя перепроверять? Ведь для того, чтобы вспомнить, когда чугунку пустили, нужно припомнить с какого года я в монастыре живу. А если мне мнится, что я праздник по случаю восшествия на престол его Императорского Величества Николая I хорошо помню? Мне тогда большой пряник подарили. Сумской, с имбирем.

— Это пустяки, ложная память. Известный научный факт. Если бы мы в Москве были, я бы тебе весьма обстоятельную книгу на эту тему подарил. У меня есть. В смысле — была, — Герман безнадежно махнул рукой и начал поправлять развешанный на ветвях китель.

— Герман Олегович, вы тоже считаете, что я в их гибели виноват? — едва слышно спросил мальчик.

Прапорщик вздрогнул, обернулся и сердито поправил очки:

— В чьей еще гибели?

— Сестер. Пассажиров в поезде. Ваших однополчан. И еще много кого.

— Черт, что за глупости?! Бандиты виноваты. Гнусность виновата, эта бессмысленная, революционная, что вокруг бушует. Ты-то чем виновен? Кто тебе такую чушь сказал?

— Да и так понятно. Если бы меня не прятали… если бы я не бегал, много людей живыми бы остались. Екатерина Георгиевна тоже так думает.

— Она тебе сказала?! Вот сук… сумасшедшая. Нашел кого слушать. Она же… — Герман яростно дернул ремень, сползающий с запавшего живота. — Волчица она, вот кто. Хищница. Только глотки грызть способна. Не слушай ты ее. Грех так думать, в конце концов.

— Все мы грешны. Екатерина Георгиевна — честная женщина. Безжалостная, но честная. А вы, Герман Олегович, со мной вовсе как с младенцем говорите, — Прот взял с брички многострадальный пиджак, накинул на костлявые плечи. — Я пойду Павла сменю.

— Эй, — сказал Герман, глядя в перекошенные лопатки. — Я тебя утешать и не думал. Просто нелепо, когда мальчик берет на себя вину за смерть взрослых людей. Мы-то все вокруг, выходит, совершенно безумные и никакой ответственности не несем?

***

— Вот эта пружина, стопор вкладыша, ох и вредная штуковина, — Пашка осторожно разбирал диск. — Усвистит в кусты, ищи потом.

Герман кивнул, полируя масленой тряпочкой затворную раму.

— Одного не пойму, — продолжал неунывающий Пашка. — Вот — восемь патронов осталось. Ну на хера нам пулемет? Утопить бы его в ручье, да и дело с концом. "Как у кота яйца", надо же. Ну на кой черт мы его чистим?

— Чтобы руки и башка были заняты, — пробормотал Герман. — Ты что не понял:, - внутри нашей амазонки тупомордый фельдфебель сидит. Определенно. Еще хорошо, что ежечасно в харю кулаком не сует.

— За ней не заржавеет, — Пашка хмыкнул. — С фельдфебелями мне служить не довелось, ты уж извини, ваше благородие. Екатерина Георгиевна наша — дивной сложности барышня. Вот скинула галифе, юбочку, кофточку напялила, платочек на голову, ресничками порх-порх, — клянусь, хоть сейчас под венец веди. Что там Москва с Питером, — натуральный Париж. Если, конечно, на заштопанную юбку не смотреть. Я ей так культурно комплимент делаю, она губы кривит и меня посылает. По-моему, как раз на французской мове.

— Не удивлен, — Герман принялся вытирать руки. — Ваша Катерина Георгиевна барышня бесспорно образованная, хотя и тщательно это скрывающая. В наше время модно в рукав сморкаться и загибать по матушке в пять этажей. Конъюнктура-с.

— Положим, сморкаюсь я как придется, потому как носовик потерял, — оправдался Пашка. — Насчет загибов, здесь мне до Катерины далеко. С флотскими она корешилась, что ли? Харкается тоже, не дай бог. Но если на нее со спины глянуть…. Ты вот мне скажи, кто красивее, нимфа или фемина?