Я уже дошел до станции метро, когда рядом со мной остановилось такси. Из него вышла дама в легком голубом платье — того же цвета, что и ее глаза.

Я стоял как истукан, а она улыбалась, глядя на меня, и, казалось, была рада встрече.

Я шагнул к ней, не зная, как мне следует поступить. Как и в прежние времена, Сара взяла инициативу на себя, и мы слились в долгом объятии. Потом я пригласил ее выпить кофе в баре «Торино».

— Хорошо, но у меня всего полчаса. Сегодня я улетаю в Париж.

Когда мы уселись друг напротив друга в переполненном туристами кафе, я вкратце рассказал о своей жизни, финансовых затруднениях и о том, что никто — даже полиция — не заинтересовался мной с тех пор, как нашим поискам пришел конец.

— Это нормально, — ответила Сара. — Сейчас партия разыгрывается на другом уровне.

Такой комментарий звучал для меня не слишком лестно, однако я был так рад видеть Сару, что даже не рассердился. Я решил поделиться с ней своими предположениями по поводу всего, что с нами произошло, — за три месяца их у меня накопилось немало.

— Когда Якоб Зутер, наш бернский гид, упомянул о двух джентльменах, которые тоже записались на экскурсию, он имел в виду Павла и его сообщника, того, что сидел в фургоне. Именно они сбросили Зутера в ров к медведям и пытались выследить нас в «Манки-тауне», но, по счастью, твоя сестра нас предупредила.

Француженка ответила легким кивком, и я продолжил:

— После гибели Павла, главного агента «Братства», его начальник Боннин лично отправился в путь, чтобы заменить поляка на финальной стадии штурма «последнего ответа». Что случилось с Милевой?

— Ничего, — ответила Сара, допив свой кофе. — Я сама позаботилась о ее прикрытии, пока Боннин и его приспешник не признали свое поражение. Когда они вернулись из Америки, оба растаяли как дым.

— Кажется, ваши люди тоже особо не церемонятся.

Ответом мне был лишь долгий взгляд ее голубых глаз.

На большее я рассчитывать не мог. Сара взглянула на часы. Прежде чем дать ей уйти — быть может, навсегда — из моей жизни, я попросил ее ответить на три последних вопроса.

Француженка согласилась, и я приступил к делу:

— Кое-что осталось для меня непонятным. Мы знаем, что «последний ответ» оказался всего-навсего философскими рассуждениями, так почему же «Братство» пошло на крайние меры, лишь бы не предать его огласке?

— По многим причинам. Прежде всего, «Братство» полагало, что речь идет о новой формуле, об энергии, которую можно использовать в индустриальных или же военных целях. Но даже если бы они узнали, что суть совсем в другом, то все равно попытались бы уничтожить письмо.

— Но почему?

— «Братство» в первую очередь отличается антисемитской направленностью. Боннин, Павел и их сторонники не могли примириться с мыслью о том, что наука двадцатого века оказалась в руках у еврея и, как следствие, бомба попала под контроль Соединенных Штатов и Израиля. Эти люди не желают допустить, чтобы с опубликованием «последнего ответа» двадцать первый век тоже окрасился еврейским цветом.

Я тяжело вздохнул, взвешивая возможные масштабы этих событий. Вторым вопросом мне хотелось прояснить судьбу последнего письма Эйнштейна.

Однако я предпочел выяснить другой, намного более личный момент:

— Почему именно я стал твоим спутником?

Сара одарила меня ласковым взглядом, а потом ответила:

— Ты показался мне хорошим парнем, который иногда готов взять на себя груз ответственности. Твое выступление по радио убедило меня в том, что ты самый подходящий человек. В твоем каменном сердце билась чувствительность ребенка. Это как раз то, что нам было нужно. В течение наших поисков мы сломали два камня, один прочнее другого.

Конечно же, первым из них оказалось мое сердце, хотя сей орган у француженки тоже нельзя было назвать гостеприимным садом.

У меня оставался один, последний вопрос, прежде чем Сара вновь растворится в пространстве и во времени. Перед тем как его сформулировать, я покосился на татуировку на своей руке и вспомнил о «Квинтэссенции», ощущая в груди новую вспышку пламени — любовь к Саре.

Теперь я был готов завершить последний виток этой истории.

— Как зовут твою мать?