Синяя туча, нависшая над полем, озарилась молнией. Ударил гром. И не успел я выскочить на дорогу, по которой вихрилась пыль, как хлынул дождь, холодный, обжигающий. Белые домики на горе погасли. Темная ботва, промытая первым дождем, стала светлой — озаряемая молнией, она вспыхивала яркой зеленью. А намокшее плечо убитого, наоборот, потемнело. Я шел вперед, оглядываясь, и чувствовал, что это темное пятно в яркой зелени запомнится надолго, будто оно теперь лежит на моей совести — мы всегда в чем-то виноваты перед погибшими. Раскатать бы плащ-палатку да накинуть ее на голову, чтобы скрыться от грозы. Но нет, совестно. Перед солдатом. Ему хотя и не холодно уже, а все-таки...

НА горе, у домов, я нашел попутчика. Трудно в дороге одному. Чего только не передумаешь, особенно после такой вот тяжелой встречи в поле. Лучше уж идти вперед с живыми — за разговором и путь короче, и дышится легче. Спасибо, попутчик — младший лейтенант из какой-то бригады, оказался словоохотливым человеком. Он, как выяснилось, свободно разговаривал на двух языках и служил в бригаде переводчиком.

— В тех двух домах — пленные, — объяснил он мне. — Я на допросе здесь был. Говорят, в Карачеве сильный заслон. В последней, высотке перед городом танки зарыты. Так что мы, видать, у этого Карачева еще попляшем. Слышишь, как гремят?

Впереди не утихала канонада. Гулко молотили землю орудийные выстрелы и взрывы, а на самой горе, у дороги, вспыхивали рыжие копны от снарядов, похожие издали на прыгающие кусты перекати-поле. К югу от высотки открывалась низина, освещенная солнцем. В голубой испарине синели на лугу стога, за ними сверкала река, а на краю земли, уже в невероятной дали, мерещились живые, призрачные силуэты какого-то города.

— Не Карачев ли? — спросил я спутника.

Он остановился.

— Нет. Карачев ближе. По-моему, это лес или роща.

Но через минуту из-за высотки показался какой-то гвоздик — не то заводская труба, не то вышка, пониже мерцали белые полоски, а под уклон от них сбегали крохотные пятнышки.

— То Карачев, — решил я.

— Нет, этот городок, наверное, пока еще у немцев, — возразил младший лейтенант.

Мы пошли дальше.

— Пленные, — снова начал он, — глядят в окно на речку и вздыхают: «Похожа на Рейн», «А город — на Веймар».

Я усмехнулся:

— Войдем в Германию — посмотрим, похож ли этот Веймар на Карачев.

Небо на западе уже прояснилось, и тень от грозовой тучи, освободив долину, медленно всплывала на высотку. Впереди по обочинам дороги суетились артиллеристы с орудиями, — видимо, занимали огневые позиции. Наконец-то и над нами проглянуло из-за тучи ослепительное солнце, и все вокруг, промытое дождем, засверкало и заискрилось. Заблестели частые лужи, большие и поменьше. К одной из них, очень маленькой, подошел солдат с полотенцем через плечо.

— Умываться, — решил мой спутник.

Нет, солдат располагался на дороге бриться. Он стоял на корточках и, вытянув шею, заглядывал в лужу, как в зеркало. Но солнце, видимо, слепило ему глаза. Тогда он встал, спустился медленно, не торопясь, с дороги, обошел одно орудие, второе и остановился перед пушистым одиноким деревцем, тоже сверкавшим всеми своими промытыми, яркими листочками. Солдат поднял голову и долго смотрел вверх — не то в небо, не то на вершину осинки. Ему, видно, было жаль ломать тонкие, молодые ветки. Быстро нагнувшись, солдат поднял с земли сухой прут. Вернувшись на дорогу, он воткнул его прямо в лужицу. Затем, расщепив ножом верхний конец палочки, вставил туда крохотное зеркальце.

— Уютно устроился, — позавидовал я.

Да, на этой вершине, откуда видны были необозримые дали, солдат чувствовал себя как дома.

— Зачем ему Рейн? — вздохнул мой спутник. — Ему и в родном краю хорошо.

НАКОНЕЦ, я нашел редакцию. Ночью. В глубоком овраге. Вверху, над обрывом, стояла крытая машина, похожая в ночных сумерках на черный дом, а внизу, в обрыве, еле мерцала изнутри слабым светом полотняная палатка. Меня провел сюда, в эту черную пропасть оврага, шофер машины. Спускаясь по крутой тропинке, он предупреждал:

— Редактор, майор Богомолов, и секретарь его, капитан Устименко, третьего не примут. В палатке у них тесно. Подымайтесь наверх — у нас под машиной просторней.

Майор встретил меня довольно равнодушно. Прочитав направление, он тут же вернул бумажку и, запустив пятерню в густые волосы, осторожно пощупал затылок, будто у него там была рана.

— Надо бы к генералу, но ладно — завтра сбегаешь.

Зато живой, остроглазый капитан оказался более любезным человеком. Он расспросил меня, кто я и что я, откуда к ним свалился и долго ли шел до редакции. Узнав, что я уже работал в газете — немного, правда, еще до войны, — капитан обрадовался. Но старший охладил его пыл.