Лейтенант Греченков крепко пожал мне руку — «на дорогу». Но едва мы пошли в атаку — из дома Гиммлера по нам открыли сильнейший огонь из стрелкового оружия. Откуда-то издали стали долетать мины. Заградительный огонь заставил залечь наших бойцов за разбитыми машинами, в развалинах зданий, в воронках.

Громадное здание ожило огневыми точками всех шести этажей. Создалась тяжелая обстановка. Пули жужжат, рикошетят от камней мостовой, высекая искры. Казалось, невозможно продвинуться ни вперед, ни назад. И все-таки улавливали нужный момент — успевали преодолевать два, три метра и снова укрывались. За нашими спинами захлебывались пулеметы, поддерживая нас огнем.

Бойцы взвода лейтенанта Кошкарбаева первыми ворвались в здание. Взводы лейтенанта Лушкова и мой решительным броском преодолели двадцать метров. Штурмовые группы и отделения стали проникать внутрь дома. Группа сержанта Лосева, ворвавшись в коридор, встретила настолько яростное сопротивление, что вынуждена была отступить на улицу. Отделение сержанта Зуева проникло в одну из комнат, «обработав» ее предварительно гранатами. Эта большая комната была загромождена опрокинутыми шкафами, сейфами, столами. Ворвавшиеся воины увидели несколько убитых гитлеровцев и одного живого. Рослый крепкий солдат Демьян Добрянский выбил из рук немца автомат и погрозил ему увесистым кулаком. Тот понял намек и, выдавливая улыбку, забормотал:

— Я, я! Гитлер капут!

— Так-то понятнее! — усмехнулся Добрянский.

За опрокинутым сейфом лежали заряженные фаусты. Отделение Зуева закрепилось здесь надежно. Вскоре Зуев выскочил с фаустом на улицу и, подбежав к двери, выстрелил по ней из трофейного оружия. Сильный взрыв упругой волной выкатился из коридора. Туда вторично устремилось отделение Лосева. Этот фауст начисто разметал баррикаду, перегородившую коридор. Несколько ее защитников упали замертво, а ручной пулемет превратился в кусок искаженного металла. В отвоеванную часть здания проник весь взвод.

Николай Досычев во главе штурмовой группы пошел вперед. Взрывы гранат и фаустов трясли дом. В ушах стоял звон, приходилось не говорить, а кричать.

Лосев и рядовой Печка вывели в коридор еще одного пленного с поднятыми руками.

— Сторожить здесь пленных некому, оставлять так нельзя, — говорю Печке. — Доведи до двери и укажи направление, пусть сами идут в плен.

— Есть! — ответил Печка и ткнул эсэсовцев автоматом.

Фашисты повиновались, но, дойдя до выхода, заупрямились. Печка что-то им крикнул по-немецки и выгнал прочь. А тем уж ничего не оставалось, как нестись во весь дух под пулями в нашу сторону. Воротившийся Печка сказал, что фашисты умоляли его не стрелять в спину, они, мол, не желали помирать и сами сдались в плен.

Но сдавшихся «добровольно» были буквально единицы. Эсэсовцы с яростью обреченных дрались за каждую комнату, этаж, лестничный марш, цеплялись за все, что хоть мало-мальски служило прикрытием.

Весь день в доме Гиммлера не прекращались жестокие схватки, часто переходившие в рукопашный бой. Пьяные эсэсовцы шли в атаку открыто, беспрерывно стреляли из автоматов. Мы их били «карманной артиллерией» — ручными гранатами. Да и немецкие фаустпатроны шли в дело.

Часто одна и та же комната переходила из рук в руки по несколько раз. Эсэсовцы лезли напролом. Непомерно трудно приходилось и оттого, что мы не знали планировки комнат, коридоров, переходов, поэтому не представляли, откуда можно ждать вылазки врагов. В таких условиях бои шли весь день 29 апреля.

Бой не прекращался до глубокой ночи, вспыхивая то в одном, то в другом месте. Но общая обстановка складывалась в нашу пользу. Поздно ночью на 30 апреля дом Гиммлера был полностью в наших руках.

Ужасное зрелище представляло собой это здание. Все в нем было разбито в щепы — не уцелело ничего. Стены изрыты глубокими оспинами от пуль. Довершали картину трупы фашистов, нашедших в доме Гиммлера свой бесславный конец.

Мы собрались в комнате второго этажа. Только теперь все почувствовали, как хочется есть и пить. Но стоило сесть на пол, как еда и все другое отходило на задний план. Ребята падали, засыпали с оружием в обнимку.

Пока я решал вопросы по доставке пищи и боеприпасов, минул час с небольшим.

К нам зашел командир роты лейтенант Греченков.

— Как настроение у ребят?

— Устали. Крепко устали, — кивнул я в сторону спящих. — Новым непривычно такое напряжение, а ребята — хорошие.

Под конец разговора Греченков, не скрывая торжества, сказал:

— Я от комбата. Получено важное сообщение: батальон будет штурмовать рейхстаг. Наша рота тоже. Понимаешь?

Блики света от свечей тускло высвечивали лицо ротного, и трудно было понять: шутит он или нет. Он понял мой немой вопрос и вконец развеял сомнение:

— Твой взвод в наступление пойдет первым, Фома неверующий.

И Греченков повел меня вниз, в подвальный коридор. В конце его было окно. К нему мы и подошли.

— Присматривайся. Вот отсюда через это окно и начнем.

Сразу за домом начиналась площадь. Дальние отблески пожаров еще больше подчеркивали черноту ночи. Что там, на площади, где рейхстаг, какой он и далеко ли, какие укрепления предстоит преодолеть? Сведения были очень скупые.

У этого окна побывали командир полка подполковник Дмитрий Алексеевич Плеходанов, комбаты.