«Очень странно», — сказала она. «На что это похоже… жить всегда в объективе камеры?»

«Я привык к этому», — сказал я.

«Я полагаю, ты можешь привыкнуть ко всему».

Я пожал плечами. Я не знал, почему я с такой неохотой был вежливым. Возможно, я всё ещё был зол; никому не нравиться, когда его называют трусом, особенно, когда это правда.

Она вздохнула и села. «Ну, мой отец прислал тебе кое-что из своей любимой еды». Она подняла блюдо. «Попробуешь штучку?»

«Думаю, что да», — сказал я немного с сомнением. «Настоящий авантюрист редко пугается незнакомой еды».

Она криво улыбнулась — возможно, из-за раны, оставившей шрам на её челюсти. «Возможно, ты разочаруешься, это не такое уж авантюрное блюдо».

Вкус был яркий и пряный, с намёком дымка и пощипыванием острого перца. «Очень хорошо», — сказал я.

«Самые лучшие — из приливных пещер. Я стараюсь приносить нескольких для Одорини, всякий раз, когда не убиваю».

Она всё ещё приносит дары своему отцу, подумал я, и каким-то странным образом навсегда потерянная маленькая девочка Одорини ожила для меня. Её трагедия показалась чуть более реальной, чуть более личной. Мы доедали блюдо в молчании.

Когда мы закончили, она прислонилась к железному изголовью кровати. Её голые ноги, казалось, почти доходили до другой спинки кровати. «Сегодня ночью ты кажешься менее напуганным. Желаешь поговорить сейчас?»

Нет, подумал я, я бы хотел сделать кое-что другое, что ты предлагала при нашей первой встрече. Но я кивнул.

«Спрашивай меня, что хочешь», — сказала она. «На этот раз я буду более терпеливой».

«Почему бы это?»

Она улыбнулась. «Я стала поспокойней. Вчера ночью я снова плавала в прилив. Я была пингвинчиком уже слишком долго… но я могу подождать ночь и день. И Одорини сказал, что ты отвлечёшь меня».

«Буду стараться изо все сил, чтобы отвлечь», — сказал я, пытаясь быть обходительным. Но она, по-видимому, не заметила.

«Итак, как я могу удовлетворить твоё любопытство?» Она говорила расслабленным голосом, без насмешки.

Я поразмыслил. Что я хотел знать? В обычной ситуации она была бы превосходным источником информации — красивая, экзотичная, яркая. Но ситуация не была идеальной… обычно я предпочитаю случайно встречаться с моими персонажами в красочных барах или других общественных местах с тем, чтобы стимулировать что-то вроде случайной встречи, на которую может рассчитывать любой из моих фэнов во время путешествия. Эта встреча была как-то подпорчена ощущением надуманности. Пока, конечно, я фактически не пытался сделать запись другого сорта, пока я фактически не собирался рассматривать Одорини и его дочь как центральные элементы. Хотя это могло сыграть мне на руку.

«Не желаешь ли одеть записыватель, пока мы будем говорить?» — спросил я.

Её брови поползли вверх. «Ты не боишься увидеть себя так, как я тебя вижу?», Ясно, что она не была дурой, хотя и выбрала безрассудно храброе занятие.

«Нет, я привык к такого рода вещам», — сказал я не очень правдиво. «И, возможно, ты будешь добра».

Она засмеялась. «Не рассчитывай на это. Да, хорошо. Я сделаю это. Одорини будет приятно».

Она неподвижно сидела на стуле с высокой спинкой, в то время как я приспосабливал подводку под её мягкими черными волосами. Она не поморщилась, когда тонкие клочки впились в её скальп. Передатчик, капсула не больше, чем зёрнышко риса, расположился прямо на её затылке, хорошо скрытый.

Когда я закончил, я ждал, что она вернётся на кровать, но она оттолкнула меня и указала на кровать. «Ты полежи там немного. Мне надоело, что ты постоянно управляешь своей камерой, чтобы заглянуть под мою набедренную повязку».

Я слабо запротестовал; она отмахнулась. «Не бери в голову. Задавай свои вопросы».

Я глянул на монитор на запястье; сейчас установка в рамку была менее удачная. Развалившись на кровати, я казался уязвимым и неуклюжим, без всякого изящества, которое демонстрировала она в этой же самой позе. Она сидела на стуле, наклонившись вперёд. Верхний свет бросал резкие тени на её лицо, заставлял её тело казаться слишком узловатым от мышц. У неё был почти жестокий вид, который, из всего того, что я о ней знал, был фальшью. «Отклонись немного назад», — сказал я, она отклонилась и тени смягчились.

Я отрегулировал камеру так, чтобы мои голова и плечо разграничили изображение на две части. Я глубоко вздохнул и переключился на её точку зрения.

Первое, что я почувствовал, это ликующее возбуждение, и действительно, вожделение было компонентом, но лишь случайно направленным на меня и сдержанным неопределённым ожиданием разочарования. В это мгновение я понял, что если бы я попросил её присоединиться ко мне на кровати, она сделала бы это… но без особого энтузиазма.

Моя гордость была уязвлена, я отключился и попытался контролировать своё выражение. Очевидно, мне это не удалось.

«Прости», — сказала она и пожала плечами. «Это же я, не ты. Мои мысли заняты другими вещами».

«Не имеет значения», — пробормотал я. «Мы поговорим о тех других вещах».

«Хорошо». У неё было выдающееся самообладание для такой молодой.

«Почему ты решила сталь ныряльщицей», — спросил я.

Она улыбнулась почти страстно и до меня, вдруг, дошло, что она счастлива, что у неё есть слушатель. «Что может быть лучше? Нет, я серьёзно. Кто горит так же ярко, как человек, который горит во тьме?»