Прежде чем второй успел опомниться — я метнул подсвечник. Хорошо метнул, как копье, всем телом — сам подсвечник тяжелый, несколько неудобный для метания — но при таком расстоянии он не успеет начать кувыркаться в воздухе. Подсвечник попал туда, куда я и хотел — в голову второго, кажется с автоматом. Тяжелая черепно-мозговая травма, судя по звуку — не жилец без медицинской помощи. Помощь я оказывать не собирался — я бросился вперед, с зажатым в руке осколком. Ничего не крича — это только дурак начнет орать, тот, что вошел в номер — моментально придет в себя от этого крика. А мне этого не надо.

Прыгнув — я повалил на пол девицу и тяжело раненого, уже оседавшего по стене убийцу и повалился на пол сам, уходя из дверного проема. В следующее мгновение — оглушительно громыхнуло — и картечь изрешетила стену напротив дверного проема.

Но меня уже там не было.

Томаззино — теперь уже брат Томаззино — никогда не ненавидел людей, которых убивал. Более того — он родился в таком месте земли, где смерть, в том числе насильственная смерть — воспринимается как нечто обыденное. Неприятное — но все же обыденное.

На Сицилии смерть — живет рядом с людьми. Кровная месть длится иногда в поколениях, один раз из-за того, что двое почтенных старцев поссорились в траттории, обвиняя друг друга в жульничестве при игре в карты — месть длилась больше ста лет. Когда на Сицилии убивают человека — полагается делать вид, что он умер своей смертью. И только тогда, когда настанет пора класть гроб в могилу — старшая из плакальщиц громогласно объявляет, что покинувший сию юдоль скорби человек был убит и называет имя убийцы. Или того, кого считаю убийцей. После чего — старший мужчина в роду убитого — подходит и молча берет кисточку от полотна, накрывающего гроб, что знаменует собой принятие на себя обязанности отомстить. Однажды — кисточку взял шестнадцатилетний пацан — и через несколько часов ворвавшиеся в дом убийцы застрелили его за столом, когда он ужинал. Пацан был последним мужчиной в роду — и с его смертью месть сама по себе прекратилась.

Finita la tragedia.

Томаззино рос в самой обычной крестьянской семье, не самой большой кстати. Отец не погиб от мести — но сел в тюрьму за убийства и Томаззино с раннего детства пришлось учиться работать. Если бы не Отец — он стал бы простым крестьянином — испольщиком, работающим на феодалов. Но Отец — на собственные деньги отправил его на учение к синьору Витторио, известному каменщику, мастеру по дереву, который строил и ремонтировал дома по всей Сицилии, в том числе и у богатых людей. Так Томаззино приобрел уважаемую и хлебную профессию. И уважение к Отцу — а на Сицилии это значит больше, чем уважение в западном мире. Уважение на Сицилии значит, что тебя укроют от властей, что бы ты не совершил, поделятся последним куском хлеба, убьют твоего врага, отдавая долг чести. Иначе здесь не жили.

Потом — Томаззино и его друзья, что-то вроде бригады, с которой они на Сицилии ремонтировали дома — стали наемными убийцами, sicario на службе одной из организованных преступных группировок, сложившихся в Ватикане. Ничего такого они в этом не видели — ведь к ним пришли друзья Отца, а их просьбу они не могли не выполнить, долг следовало отдать даже мертвому. Тем более — друзья Отца хорошо к ним относились, у них был и кров и пища и работа. А убивать… просто это было для них слишком обыденным, чтобы они задумались над тем, какие страшные преступления они совершают. Они были простыми деревенскими парнями с Сицилии — и задуматься над тем, какой круг ада ждет их — следовало бы тем кардиналам из Рима, которые отдавали приказы убивать. Ведь эти — знали что творили, отлично знали.

Все казалось простым — враг, наверное, уже спит. Он войдет и выстрелит по человеку, лежащему на кровати. Посмотрит на него — и уйдет.

Ключ вошел в замок, Томаззино повернул его, толкнул плечом дверь и шагнул внутрь, вскидывая обрез. Ему потребовалось две — три секунды, чтобы понять — его врага нет, он ушел.

— М-м-м-м… — промычал Томаззино, стараясь сдержать злобу и успокоиться.

В следующее мгновение — он услышал шум за спиной и понял, что враг — сзади. Он — и в самом деле так хитер, как предупреждал брат Карти, он настоящий дьявол, если он смог убить отца, мудрого и осторожного человека.

Но его, Томаззино — он не застанет врасплох.

Развернувшись — Томаззино шарахнул в дверной проем из лупары, рукоятка привычно рванула руку. Для более слабого человека это могло закончиться вывихом кисти — но Томаззино был не из слабаков. Выстрел из двух стволов разом — ослепил, оглушил Томаззино — и он окончательно слетел с катушек. У него в кармане были патроны — но вместо того, чтобы перезарядить обрез, он с рыком кинулся в коридор, намереваясь задушить врага голыми руками.

Я повернулся, чтобы встретить угрозу лицом, выставил вперед вооруженную осколком стекла руку — подняться на ноги я уже не успевал, потерял бы темп. В коридоре мерзко пахло, порохом, пылью, еще какой-то гадостью. Можно было ударить врага ногой, можно было метнуть в него осколок стекла — но, поворачиваясь, я наткнулся локтем на что-то железное. И подхватил это, бросая раскровенившее руку стекло.

Автомат! СТЭН, мы проходили его на уроках по изучению оружия вероятного противника. Магазин примкнут, предохранитель…

Один из убийц выскочил в коридор — я поразился тому, насколько он огромен — под потолок, тяжелее меня на сорок, а то и пятьдесят килограммов. Он что-то прорычал и ринулся на меня как раз в тот момент, когда я вскинул автомат и открыл огонь. Выстрелов слышно не было, в какой-то момент мне показалось, что автомат неисправен, но он дергался в руках, выплевывая в здоровяка пулю за пулей. Он сделал шаг, потом еще один шаг — а потом обрушился на меня, на нас — всем весом, уже мертвый….