Забыл имя начальника цеха, но остаюсь навсегда ему благодарным.

Мой шеф не перегружал меня работой. Появилось свободное время для общения со своими сверстниками из вольных, работавших на заводе. Мои рассказы о жизни на Западе (о Балканах ни слова) они воспринимали как сказки. Не вязалось то, что я рассказывал с большевистской пропагандой и их собственной голодной и нищенской жизнью. Впервые получил кличку «Сказочник» (позднее это повторится) при доброжелательном отношении ребят ко мне.

Ещё в цехе металлургического завода в Юденбурге один из казаков, имевший гулаговский опыт, предупреждал меня о «наседках» и пользе молчания. В Граце мы втроём договорились молчать о Балканах не только на допросах, но вообще как можно реже вспоминать об этом даже между собой. В кизиловском ПФЛ сама лагерная атмосфера способствовала нашей договорённости. Зеки (ещё не «полноправные» — нет приговора) не распространялись о своих похождениях во время войны. Но мы видели, что казаков среди них мало. Большинство служили в других русских формированиях, воевавших на стороне немцев.

С одним из них, работавшим на РРЗ, я подружился. Пётр Мельников до войны учился в техникуме. Организовал из студентов воровскую группу, которая работала только на железнодорожных вокзалах. Проводили операции предельно просто: рекогносцировка, затем подход к отдельно стоящему чемодану с отвлечением внимания хозяина, накрытие чемодана своим пустым с прорезанной нижней частью, включение зажимов и спокойный уход. Ни разу не попались. Были всегда при деньгах и жили припеваючи.

Но началась война и их призвали в армию. Окружение. Плен. Чтобы выжить, пошёл служить в одну из русских воинских частей, воевавших против партизан. И провоевал на стороне немцев около трёх лет. Участвовал в подавлении варшавского восстания.

В Варшаве я неоднократно бывал проездом, а для Юры Тимофеева — это родной город. Именно случайный разговор о Варшаве и Польше нас сблизил. Пётр участвовал в боях вблизи того района Варшавы, где проживали Юрины родители — белоэмигранты из донских казаков.

Я ему рассказал почти всё о себе. Умолчал только о Балканах. Пётр был общительным парнем. Научил меня передёргиванию карт, некоторым особенностям при игре в «очко» и «буру» и нескольким картёжным фокусам. Показал как можно делать тайники, чтобы при обычном «шмоне» не могли найти спрятанного.

Однажды он попросил меня понаблюдать как охрана проверяет порожние и гружёные вагоны, входящие на территорию завода и выходящие с нее. Я понял, что Петр готовит побег. Рассказал в подробностях о нашей попытке. Он покачал головой: «Благодарите Бога, что на вас донесли. Попались бы сразу и вас пристрелили бы за нападение на конвоира».

На угольной шахте зеки работали в три смены, на рудоремонтном заводе — только в одну дневную. Окончен рабочий день. Строимся. Конвой недосчитывается одного. Переполох. Привлекают на поиски вольных второй смены. Безрезультатно. Уже в темноте гонят в лагерь. Конвоиры как цепные псы: бьют прикладами отстающих. Раньше этого не было.

Мне ясно кто сбежал. Хотя Пётр прямо не говорил о побеге, а тем более о точной дате, я ожидал его. Нельзя было тянуть до холодов. С Андреем и тёзкой своими соображениями не делился, памятуя Колину реакцию в совхозе.

Через несколько дней возвращаемся в лагерь с работы. У проходной всех заставляют смотреть на избитого, с опухшим в сплошных кровоподтёках и ссадинах лицом Петра Мельникова. Поймали его недалеко от Молотова (Перми), ближайшего к Кизилу железнодорожного узла, где Пётр надеялся окончательно скрыться от НКВД. В зону он больше не вернулся.

Интересна реакция заключённых на объявление войны с Японией. Сразу же посыпались заявления в лагерную администрацию с просьбой отправить на фронт для искупления вины кровью. Подал такое заявление и Пётр Мельников. Все открыто говорили, что вот теперь возможно столкновение Красной Армии с западными союзниками. И если это произойдёт, то от них пощады, особенно англичанам, не будет [6] . Но война быстро закончилась, а надежды на скорое освобождение и месть рухнули.

Наступила ранняя суровая зима. Выдали бывшую в употреблении тёплую одежду, но и она не спасала от морозов и ветра. Пробирала дрожь и коченели ноги и руки при длительных построениях и пересчётах, когда гнали на работу и с работы. При движении колонны можно было чуть-чуть согреться. В цехе — скорее к горячей батарее, а в зоне — к печке.

В овощехранилищах помёрзли овощи. Инвалидов, больных и нас троих направили на переборку картошки. Овощехранилища недалеко от зоны. На построение и пересчёт малых бригад уходит меньше времени. Почувствовали некоторое облегчение. Но какая-то добрая душа решила, что от нас будет больше пользы в столовой и на кухне. Уборка в столовой, чистка котлов, мытье посуды [7] , а иногда и работа у плиты в качестве подручного повара облегчили нашу жизнь. Все время в тепле и сыты.