Лишь однажды Нина самую чуть насторожилась (жаль, не помню в связи с чем) – и внимательно на меня глянула: а ну как в старикашке есть хоть что-то ценное?..

Но во мне в ту минуту не было решительно ничего… Кроме желания… В ту минуту я не отрывал взгляда от ее крепкого тридцатилетнего животика, голо игравшего поверх шорт. И ноги. Полноватые, но… У меня тоже неплохие ноги, однако покорежены разными травмами. Я их прячу под белыми парусиновыми брюками, единственными у меня (для лета). Она и на ветхие брюки старикашкины посмотрела и усмехнулась… Думаю, их видом потрясенная!.. Я ведь всё понимал.

Днем я пытался заговорить с ней, остановившись у самого их забора! Вроде что-то там нашел!.. Она в саду – она не оглянулась, сидит в шезлонге, ест яблоко. Дачница!.. Здесь же яблочко и сорвала. Ест, жалеет, что кисловато!.. А меня прихватило. Каждый раз, проходя мимо их забора – и мимо нее, – я глазел, и, казалось, лицо мое уже горело. Но что ей влюбчивый старикашка!

Сложность (моя, старикашкина) состояла в том, чтобы хоть как-то ей напомнить чудесную мысль о том, что я мужчина, а она женщина. Надеялся ли я?.. Поскольку женщина приехала на дачу, на расслабуху и отдых, что-то в ней несомненно должно оживать. Но что?.. Она на меня смотрела как на руину. Как бы роясь в ленивой памяти. Как бы припоминая далекие-далекие годы (хотя ей всего-то тридцатник!) – немыслимо далекие годы, когда ее, девчонку лет семнадцати, вели в березки или укладывали на траву, на едва подсохшую весеннюю землю…

Еще и луна! Я стал неосторожен… И в какой-то вечер, пересилив все охранные чувства (а одно из них явно остерегало – не ходи! не ходи, мол, дурачок, хотя бы сегодня!), я пробрался в их сад – прошел на веранду – и тихо на второй этаж, где ее спальня.

В темноте я чувствую себя уверенно. То тихим шагом… То ощупью углов… Географию дачи и, в частности, поворот в спальню я уже вполне знал по ее окну. Но хотя свет в этом окне погас давненько, Нина не спала… Как оказалось, еще не спала. (Любительница полежать в темноте?.. Или насторожилась?)

Щелк!.. Нина включила настольную. Она даже не легла. Сидела в кресле. Одетая. Ей было не страшно. Ей было любопытно.

Не завопила, не посчитала меня вором, а ведь могло быть и так. Сидя во тьме в одиночестве чего не надумаешь! (Да еще слыша поднимающиеся к ней на второй этаж шаги.)

Свет резал мне глаза.

– Я… Я к вам… – нелепо выдавил из себя я.

Она тихо засмеялась:

– Но я же еще не сплю.

Шутка!.. Дала понять, что всякие смешные слухи о моем лунатизме и о моих поздних приходах она знает.

– Я хотел поговорить… поболтать с вами.

– Ночью?

– Я… Я большей частью живу ночами, Нина.

– А я – нет.

Довольно жестко сказала… И смолчала жестко.

Скорее всего нависшая пауза завершилась бы мирным и скорее всего насмешливым меня выпроваживаньем, как вдруг шум мотора… Притом очень близкий шум! И почему-то сразу же очень близкие шаги.

Как это в жизни бывает, муж приехал ночью.

– Б-бы… Бы!.. Быстро… Быстро… Уходите!

Это и был промах. Просто ночная глупость… Она меня спугнула. (Старикашка мог встретить мужа лицом к лицу. Легко!.. И попросить у него хорошую сигарету. На дачах это проходит. Мол, ночью нигде не купишь…) Вместо этого я метнулся вниз. Я чудом проскочил мимо него на лестнице. Подставь он ногу, я бы расшибся в лепешку. Растекся бы… Не говоря уже о том, что он вполне мог встретить летящего вниз, убегающего (ночью! чужака!) своим крепким кулаком – и что тогда?

Миновало. Я пролетел вихрем. Я слышал, как молодая женщина там в спальне кричала: «Оставь старика. Оставь его! Оставь!» – в мою пользу Нина кричала. Но муж, конечно, не оставил меня – погнался. В азарте… Однако не догнал… В саду свои тропы. И сквозь боярышник ему не пролезть. Я, старожил, знал рисунок любого сада куда лучше его – перволетнего у нас дачника!

В темноте не догнал, но узнать меня узнал… Приметил старика… А встретил он меня через два-три дня раненько утром, когда я шел к себе с пакетом молока.

На улице никого, утро. Да и не улица – затерянный, нехоженый поворотец к дороге меж кустов… Оттуда я, срезав путь, вышел с пакетом молока в авоське (я даже не успел отбросить молоко, освободить руки для боя). Куда уж внезапнее!.. Засада… Хотя едва ли он стерег. Так само получилось. Совпало. Обмениваться ударами, драться с ним долго я не мог. Силы неравны. Но у уральских стариков в арсенале (до последних их дней) остается в запасниках мозга один удар, который кое-чего стоит. Когда мужик, разъярившись, уже мчал прямо на меня… Выбора не было… Я сделал ускоренный шаг, сейчас, мол, я в кусты… но вдруг резко повернулся к набегавшему. Я не ударил его головой. Нет… Я просто подставил башку. На противоходе попал лбешником ему в лицо и в нос. Именно попал. Что-то там ему смял. Он даже вскрикнул от боли.

Зашатался. Еще секунду-две острая боль его сдерживала, но затем всё стало на свои возрастные места. Он сбил меня с ног мощным мужским ударом. Пакет с молоком улетел в кусты… В голове у меня зазвенело, забулькало. Я поднялся кое-как – я почему-то зевал. С открытой пастью, злой, я дышал, дышал… Я ударил, но промахнулся… А он еще раз меня сбил. Все правильно. Я рухнул в траву.

Теперь я не вставал, а он, не насытившийся, не зная, как дальше меня достать, пнул носком ботинка мне в бок. Конечно, это его ошибка. Я страдальчески взвыл. Инстинкт. (Таким воем оберегают не почки, а позвоночник.) Воя, я поднял голову, чтобы хоть как-то разобраться…