Шрифт:
– Ты был прав.
– А тебя чуть не отдали под трибунал.
– Взвод все равно расчехвостили.
– Слушай, Уолш, я репортер. А не пай-мальчик. И мне чертовски противно говорить этим журналистам, что мне нравятся их статьи, когда они двух слов связать не могут.
Уолш вглядывался в темноту, окружающую пятно света вокруг торшера.
– Может, мне собрать вещи и ускакать вечерней лошадью?
– А зачем ты привел ко мне Бетси Гинзберг?
– Чтобы вы поздоровались.
Уолш покачал головой.
– Вот что еще, Уолш, – продолжил Флетч. – Дама, с которой я познакомился задолго до этой предвыборной кампании, сегодня отказалась поужинать со мной из-за моей работы. Из-за того, что я – пресс-секретарь. Как ты борешься с изоляцией, Уолш?
– Флетч, я думаю, что пока о сексе надо забыть.
– Я могу от этого заболеть.
– Болей на здоровье.
– Другая дама предложила мне свое тело в обмен на интервью с твоей матерью.
– Ты согласился?
– Разумеется, нет.
– Видишь? Ты уже болен.
– Может, мне лучше уехать, Уолш?
Уолш уставился на полированную поверхность стола.
– Ты лишь давал отцу монеты. Детей он одаривал сам. Некоторых детей. Ты лишь поделился с ним своими мыслями. А речь произносил не ты.
Флетч потянулся.
– Может, этим мне и нравится твой отец. У него тоже мятежная натура. Он ищет истину. И доносит до людей то, что считает нужным. Кстати, мне позвонил Джеймс. Он в Айове, на похоронах Вика Роббинса.
– Мерзавец. Он поехал туда в надежде, что Аптон возьмет его в свою команду.
– Я тоже подумал об этом.
– Сомнений тут быть не может.
– Он долго говорил со мной. Давал советы. Отвечал на вопросы.
– Небось, сказал, что любит отца больше, чем себя. Готов на все, лишь бы помочь ему. Предложил звонить в любое время. Я прав?
– Абсолютно.
– Плохо ли ему быть в курсе наших дел. Больше не говори с ним.
– Но я думаю, что он сказал правду. Двадцать три года...
– Ничего не значат.
– Возможно, но...
Уолш махнул рукой, отсекая возражения.
– Он стремился опорочить мою мать. Такое не прощается. Нельзя заявлять о верности моему отцу, предвыборной кампании и подкладывать матери такую свинью.
– Он трактует случившееся иначе.
– Тебе хочется, чтобы Джеймс получил прежнюю работу? Твою работу?
– Наверное, это невозможно.
– Невозможно. Этот подонок сам вырыл себе яму. Ошибки бывают и в нашем деле. Ничто человеческое нам не чуждо. Но, если ты пошел войной на жену кандидата, в избирательной кампании тебе места нет.
– Уолш, послушай меня. – Он говорит, что характер твоей матери становится все хуже. Это начинают замечать люди, журналисты...
Уолш покачал головой, показывая, что не согласен с таким выводом:
– Когда одновременно говорят десять человек, кому-то приходится кричать.
– Эта сцена в спальне твоего отца...
– Ерунда, мама просто стравила пар. Слишком уж велико напряжение, – Флетч всматривался в глаза Уолша. – Разве она причинила хоть какой-то урон? Люди узнали, что кандидат смотрит фильмы Арчи Банкера. Это и хорошо. Всем ясно, что ничто человеческое ему не чуждо.
– Не чуждо, Уолш?
– Естественно.
– Но только Шустрик Грасселли знает, насколько не чуждо, так?
Уолш коротко глянул на Флетча.
– Я вижу, репортеры пристали к тебе с вопросами об отлучках отца. Мне следовало предупредить тебя.
– Ты знаешь, куда он ездит, Уолш?
– Конечно. В один уединенный дом. Принадлежащий приятелю. Приезжает туда, ловит рыбу, отдыхает, читает исторические романы. Вырабатывает политическую стратегию.
– Откуда тебе это известно?
– Он сам сказал мне. Номер телефона не дает никому. Звонит нам сам. Регулярно. Мы его не беспокоим. Он не хочет, чтобы репортеры прознали об этом. Я его понимаю.
– Кто этот приятель?
– Его сокурсник по юридическому факультету. Адвокат.
Зазвонил телефон. Уолш схватил трубку.
– Слушаю... Уже иду, – он положил трубку, поднялся. – Мать.
Флетч остался в кресле.
– Когда ты спишь, Уолш? – спросил он.
– Отосплюсь в Белом Доме, – ответил тот.
ГЛАВА 21
Флетч вышел из лифта на пятом этаже и зашагал к своему номеру. В коридоре он увидел человека, стоящего спиной к лифту. Правой рукой человек опирался о стену, левой держался за голову.