– Я же правду сказал…

– Ну и сядешь теперь за свою правду.

– Все, ребятки, не ссыте! – радостно потер ладони старшина. – Сейчас за вами придут. Ну, а там, как карта ляжет, честное слово. Хотите чайку на дорожку?

Оказывается, в каптерке у старшины было все. Не успел Костя усесться на проваленный диван, а Бараско – примоститься на краешке массивного зеленого ящика, как старшина, поменяв хромовые офицерские сапоги на «гады», со спокойным выражением на лице налил в алюминиевые кружки крепкого чая и каждому щедрой рукой отвалил по четыре огромных куска рафинада.

– Пейте, сынки. Пейте… вприкуску. Может, последний раз пьете… – и мягко, по-отцовски, посмотрев на их вытянутые лица, добавил: – Не пугайтесь. Это я так шучу. А вообще, я люблю шутить. Помню, в одна тысяча девятьсот девяносто пятом так пошутил, что сюда загремел. А перед этим в гарнизонной тюрьме, между прочим, срок мотал. А вот еще один случай в Польше, меня тогда женить хотели…

Костя засунул одни кусок в рот и стал цедить горячий чай, вполуха слушая байки старшины. «Чего мне пугаться? – думал он. – Я попал наводчиком на бронеплощадку, мне и карты в руки. Обязательно подвиг совершу». Рафинад во рту быстро сделался дырчатым, а сладкий горячий чай волнами вливался в желудок. «Хорошо, – расслабился Костя, посасывая рафинад. – Только вот на Реда Бараско жалко смотреть. Глаза на мокром месте. Пропадет ведь ни за что ни про что, и все из-за одного неправильно сказанного слова. Но, видно, старшина прав. Судьба-а-а! Судьба! А я еще какого-нибудь америкоса собью».

Костя уже увидел себя за прицелом артиллерийского орудия небывалого калибра. Такого калибра, перед которым все ссут кипятком от страха. Стрельба снарядами небывалого калибра представилась ему что-то вроде стрельбы из автомата – очередями. И бронепоезд с поэтическим названием «Смерть врагам СВ!!!» ему уже нравился. И экипаж славный, и командир-отец в обиду не даст. Не служба, а малина! «Дослужусь до майора, – на большее у него воображения не хватало. – Все будут мне честь отдавать, даже капитаны. А на работу больше не явлюсь, ну ее к черту, неинтересно».

Бараско к своей кружке даже не притронулся. Он уставился на нее, как на жабу, и, покачиваясь, как китайский болванчик, твердил:

– Я хочу в Зону! Я хочу в Зону! Скажи, что это сон. Ведь это сон? Правда? Ущипни меня! – просил он Костю.

Хотел Костя сказать ему, что это не сон, а самая что ни на есть явь, что такова судьба, что так легли карты, что боги неудачно кинули кости, что еще, кажется, Эйнштейн об этом твердил всему белому свету, но не успел. Дверь в каптерку стремительно распахнулась, и в проеме возникли две совершенно одинаковые физиономии: только одна улыбающаяся, во флотской бескозырке, а вторая хмурая – в фуражке с малиновым околышем. Первая, судя по всему, принадлежала мичману – балагуру и весельчаку, вторая – сержанту, мрачному и угрюмому, который давно уже поставил перед собой цель извести всех преступников на всем земном шаре, но не продвинулся дальше гарнизонной тюрьмы. Однако оба они тоже были какие-то странные, словно таблеток наглотались. А еще чуть-чуть плосковатыми, словно долго, как куклы, лежали в коробках, а потом очнулись и стали ходить и выполнять приказы генерал-майора Чичвакина.

– Эй, кто из вас Бараско?! – грозно спросил сержант, для пущей важности сдвинув кустистые брови.

– Я! – неожиданно даже для самого себя ответил Костя и встал. – Я Бараско!

Краем глаза он заметил изумленное лицо Реда. И загораживая его, быстро и громкого повторил:

– Я Ред Бараско!

– Ты-то мне и нужен. Выходи, касатик!

Костя сложил руки за спиной, сгорбился и, как бывалый арестант, поплелся из каптерки.

– Стой! – скомандовал сержант, когда Костя очутился в коридоре. – Мордой к стене и молчи!

– А ты, стало быть, мой? – осведомился мичман, глядя на Бараско. Только он, напротив, свои кустистые брови не хмурил, как сержант, а улыбался, как ясное солнышко. – Ну идем, парень, чего стесняешься? Сейчас на бронеплощадку отбудем. Дадим тебе бескозырку, тельняшку, бушлат, потому как мы все со флота. Призваны для укрепления, так сказать, вашего брата – пехоты. А то вы без нас никак не справляетесь с Зоной и сталкерами. Подожди трошечки, вот только с корешем побалакаю.

Из каптерки появился Бараско – зеленый, как покойник. Костя специально отвернулся, чтобы не терзать ему душу.

– Сегодня у нас на обед квадратные яйца. [5] Ел когда-нибудь? – спросил мичман.

– Не-е-е-т, – выдавил из себя Бараско.

– Правильно! – засмеялся мичман. – Откуда тебе, салаге, знать, что такое квадратные яйца? Квадратные яйца только морякам выдают.

– Это точно, – серьезно подтвердил сержант. – По два на брата. Меняют, так сказать, на непромокаемые. Ха-ха-ха! По мне так лучше макароны с мусором. [6]

Они закурили и даже чуть отвернулись, как бы уединились.

– Говорят, у тебя к сулейману [7] подход есть?..

– Ну, есть. А что ты хочешь?.. Сержант что-то забубнил мичману в ухо.

– А я что буду иметь?..

– Ну а я тебе… – сержант снова наклонился к мичману. – Бу-бу-бу…

– Бежать надо… – вдруг услышал Костя.

– Не могу, – прошептал он, покосившись на Бараско. – Сил нет…

– Бежим, иначе будет поздно. Сейчас они затянутся, и бежим.

Сержант с мичманом действительно затянулись и окутались клубами сизого дыма. Костя стоял, уткнувшись лбом в холодную, подрагивающую стену бронепоезда, и не мог шевельнуться. Не то чтобы он испугался, просто силы кончились. Сердце билось где-то в горле, а желудок все сильнее сводило спазмом. «Умру, – подумал он, безмерно жалея себя. – Упаду и умру. И ведь никто не узнает. Кинут меня в кусты собакам на обед. И пропал я, пропал».