Я взял первую историю болезни для гинекологической комнаты и прочитал: «Принцесс Хоуп, шестнадцать лет, черная, болит живот.» Я опять превратился в пустого интерна, начавшего три дня назад. Что я знал о болях в животе? У меня тоже иногда болел живот, но у женщин все по-другому, слишком много органов, и боль могла обозначать и разлагающийся сэндвич с тунцом, и разлагающуюся внематочную беременность, которая убьет ее через час.

— Заходи уже туда, — заорала медсестра Сильвия, — с ней все в порядке.

Я зашел. В девяти случаев из десяти в этой комнате будет ерунда: вензаболевания, цистит, молочница или сэндвич с тунцом. Но в этот раз, я считал, был как раз десятый случай: аппендицит. Я вернулся к посту и Сильвия заявила:

— Если так пойдет и дальше, ты сможешь осмотреть не более десяти пациентов за день и Эйб тебя убьет!

— Мне кажется, у нее аппендицит.

— Да ты что! Только послушай его! Где же мой скальпель.

Услышав слово скальпель, Гат подошел ко мне. С заинтересованным скептицизмом, он выслушал мой сбивчивый доклад и пошел в комнату. В страхе за свою репутацию, я сбежал в туалет. Через пару минут из-за дверей раздался алабамский диалект:

— Баш, парень, ты там?!

— Да.

— Можешь выйти?

— Зачем?

— Хочу тебя поздравить. По мнению Дуэйна Гата, хирургического резидента этого приемника, ты осмотрел приз. Дай пять.

— Приз?

— Приз. Аппендикс. Ты лезешь туда со скальпелем, находишь его и сохраняешь у себя, как приз. Слушай: ЛИШЬ ХОЛОДНАЯ СТАЛЬ ДАЕТ ИЗЛЕЧЕНИЕ. Баш! Ты предоставил голодным хирургам шанс на надрез, а НАДРЕЗ ДАЕТ ШАНС ИЗЛЕЧЕНИЯ. Мы порежем старушку Принцесс, быстрее, чем ты произнесешь скальпель. [134]

Я облегченно вышел и предстал перед сияющим лицом доброго хлопца из Алабамы, которому я подарил шанс разрезать человеческую плоть.

Чувствуя себя уверенней, я пошел осматривать остальных пациентов. Меня завалило СБОП, периодическими ужасомами, гомерами с болезнью всех систем органов, многие из которых, согласно учебникам, были несовместимы с жизнью. Я бегал среди них, делая все то, чему меня научили в отделении, собирал анамнез, осматривал их, ставил вены, вводил назогастральные трубки, катетеры Фоли, начинал лечение, чтобы вернуть их обратно в счастливое слабоумие. Осмотрев трех гомеров, я вернулся к центральному посту и нашел сразу десяток новых историй болезни под моим именем. Меня накрыло чувством беспомощности. Я не понимал, как я смогу разобраться со всем этим. Как я смогу выжить?

— Ты хочешь здесь выжить? — спросила Дини, отводя меня в сторону.

— Да.

— Отлично. В этом случае запомни два правила: первое, лечи только то, что угрожает жизни сию минуту; второе, СПИХИВАЙ все остальное. Ты знаком с концепцией СПИХИВАНИЯ?

— Да, Толстяк научил меня.

— Да ну? Отлично. Тогда с тобой все будет в норме. Делай то, что он говорит, ЛАТАЙ и СПИХИВАЙ. Это нелегко — отличить экстренных пациентов от индюшек, [135] особенно, в праздники и еще труднее их СПИХНУТЬ без риска возвращения. Это своего рода искусство. Если это не экстренная ситуация, мы не должны с этим разбираться. А теперь возвращайся обратно и начинай ЛАТАТЬ И СПИХИВАТЬ!

Какое облегчение! Знакомые по работе с Толстяком берега. Эти тела, ищущие покой, не найдут его здесь: они будут СПИХНУТЫ либо домой, либо в отделение, а если они умрут, то будут СПИХНУТЫ в морг. Самый гротескный вопящий и разваливающийся гомер может заявиться сюда, но я буду спокоен, так как вскоре я СПИХНУ его куда-нибудь еще. В моем мозгу свербила мысль: предоставление лечение заключается в ЛАТАНИИ и СПИХИВАНИИ страждущего куда-нибудь еще. Принцип вращающихся дверей с главной вращающейся дверью вечности в конце пути.

Основной сложностью было разделить болезнь и ипохондрию. Предбанник был наполнен одинокими, голодными несчастными, которым нужно было место, чтобы согреться этой, по-зимнему холодной, ночью, место с чистым постельным бельем, неплохой горячей едой, вниманием и заботой медсестры с круглой аппетитной попкой и настоящим доктором; ВСТРЕТИТЬ И ВЫКИНУТЬ их было нелегкой задачей. С годами опыта посещения Божьего Дома, многие симулянты придумали довольно сложные способы попадания внутрь. Я был терном менее шести месяцев, а некоторые из них принимались в Дом чуть не девяносто лет. Все, что им зачастую было нужно, обмануть одного терна, возможно много лет назад, и получить запись в истории, на что, в связи с риском юридических неприятностей, уже нельзя не обратить внимания. Используя медицинские книжки, эти пациенты ПОДЛАТАЛИ свои собственные истории болезни и знали больше о своих болезнях, чем я. Любой симптом задокументированного заболевания мог проявиться в любой момент и страдалец радостно отправлялся в гостеприимные объятия Божьего Дома.

Я продирался через толпы опытных пациентов. Вдруг, ЛАТАЯ гомера, я почувствовал, что кто-то трогает меня за щиколотку. Я обернулся, посмотрел вниз и увидел Чака и Ранта, стоявших передо мной на коленях, смотрящих на меня взглядом щенка кокер-спаниэля из витрины собачьего приюта. За ними стоял Толстяк.

— Подожди, не говори ничего, — сказал я, — позволь мне угадать, что ты хочешь.

Но они все равно сказали. Прямо так, стоя на коленях.

— Знаешь почему мы на коленях, старик? — спросил Чак.