— Да?

— Ты прав, Сергей, — весело согласился Петельников, будто они только что расстались и за окном не стояла осенняя ночь. — Хлеб принесли.

— Жженый?

— Жженый. Башаев.

Все последнее время рябининский мозг, как выключенный счетчик с застывшими цифрами, держал одну мысль: хлеб горел и при механике. Рябинин сидел в своем кабинете, ехал домой в троллейбусе, ужинал, говорил с женой, шутил с дочкой... А слова технолога стояли перед ним незатухающей рекламой. За этими словами он видел какой-то иной, таинственный смысл, который ему никак не давался, как мудреная шифровка.

— Где Башаев?

— Сидит передо мной, чихает. Пьян в пастилу.

— Я буду как можно раньше...

Рябинин выпил вторую чашку огненного чая, разгулявшись окончательно. Но все-таки он пошел спать, чтобы завтра находиться в силах, нужных для важного допроса. Он ворочался, вздыхал и тер уже небритый, утренний подбородок. И засыпая, увидел огненные рекламные слова, побежавшие в меркнувшем сознании:хлеб-горел-только-при-механике...

Инспектор вошел в кабинет энергично и свежо: выбрит до блеска, рубашка с галстучком светятся, волосы после душа еще влажные... А ведь тоже по ночам не спит.

— Слушай диагноз, — сказал Петельников, прищуриваясь. — Вечером пил чай, ночью пил чай, утром пил чай, днем пил чай. Мышцы не напрягал, пешком не ходил, трусцой не бегал. Так?

— А ты кофий дегтярный пил, — вяло огрызнулся Рябинин.

— Я пробежал три километра, полчаса работал с гирей, принял душ и выпил бутылку сока.

Распахнув свой широкий светлый плащ, инспектор обдал следователя запахом осени и хорошего одеколона. План их работы нарушился — утром Башаева пришлось все-таки отправить в вытрезвитель. Но время прошло с пользой, ибо инспектор сделал обыски в квартире Башаева и на его рабочем месте — в боксе были найдены несколько буханок хлеба, горелые корки и паяльная лампа. Теперь они ждали водителя, которого везли в прокуратуру протрезвленного.

— Как там директор? — спросил Рябинин.

— Сидит у себя в кабинете.

— Интересно, зачем?

— Размышляет.

— О стиле своей работы?

— По-моему, он заурядный лодырь, — усмехнулся инспектор.

— Думаю, что лени, как таковой, не существует. Ты можешь себе представить человека, лежащего весь день на диване? По-моему, лень — это когда человек делает не то, что надо. Вроде бы работает, а по существу пустоделанье. Директор-то ходит на завод, руководит, издает приказы...

Рябинин поискал глазами чистую бумагу. Для дневника была бы хорошая мысль. Так... «Почти нет людей, которые ничего не делают, но полно людей, которые делают кое-что».

— Все от воли, — коротко бросил инспектор.

— Все от ума.

— Твой ум без воли — что бульдозер без солярки.

— А твоя воля без ума — что твой бульдозер без водителя.

— Нет людей, не понимающих своих поступков. Башаев знает, что керосинить плохо. Директор Гнездилов знает, что ни черта не делает. А ничего не меняют. Воли у них нет. Миром правит воля...

Зазвонил телефон. Рябинин поднял трубку нехотя, ибо у него было возражение против элементарной воли в защиту многогранного ума.

— Слушаю.

— Сергей Георгиевич, эксперт говорит. Всю автоматику, все агрегаты мы проверили до винтика. Будем готовить заключение.

— Ну, а на словах?

— Линии и печи работают как часы.

— И не было поломок?

— Следов серьезного ремонта мы не обнаружили.

— Значит, хлеб гореть не мог?

— Только в порядке исключения.

— Механика подключили к экспертизе?

— Его нет на заводе.

— А где же он?

— Никто не знает...

Рябинин положил трубку и глянул на инспектора удивленно — почему он сидит? Почему не срывается с места и не едет за механиком?

— Говоришь, воля? А я вот тебе сообщу вывод ума — хлеб никогда не горел, а...

Распахнутая дверь оборвала следователя на полуслове, на полуфразе — привезли Башаева. Рябинин опять увидел перед собой узкий лоб, красное лицо и курчавые волосы. Башаев щурился, словно отвык от белого света.

— Не понимаю, как можно допиться до такого образа жизни, — тихо сказал Рябинин.

— Наоборот, — сразу отозвался Башаев.

— Что наоборот?

— У меня не образ жизни от пьянства, а пьянство от образа жизни.

— Загадочно, — решил инспектор.

— Никакой загадки. Жизнь-то моя что? В детстве бедность да голод. Война. Потом опять голод. А потом вкалывал, как автомат. И что имею? Шоферюга чистой воды.

— И поэтому надо пить? — брезгливо спросил Рябинин.

— Да я в своей жизни ничего слаще водки и не видел. Должна быть у человека радость?