Петельников хотел спросить, почему же со вчерашнего дня не убирается, но лишь пристально вгляделся в ее лицо — зачем спрашивать?

— Фамилию приятеля знаете?

— Башаев.

— Водитель с хлебозавода?

— Он...

— Что же их связывает?

— Красивая жизнь.

— Башаев... и красивая жизнь? — удивился инспектор.

Женщина зло повела рукой, показывая на стол и на битые стекла:

— Вот для него красивая жизнь.

Петельников сел на подвернувшуюся табуретку — к концу дня ноги принимались гудеть. Но женщина не села, выжидательно замерев посреди кухни. Инспектор встал:

— Мне нужен ваш муж.

— Его нет.

— А где он?

— Наверное, на заводе.

— На заводе его нет второй день.

— Тогда не знаю.

— Жена — и не знаете?

— А вы про свою жену все знаете?

— Я не женат, — улыбнулся инспектор, снимая ее раздражение.

— Вот женитесь, тогда узнаете.

— Тогда я лучше повременю.

Он прошелся по кухне. Уголовное преступление частенько шло рядом с семейной драмой; видимо, человек морально опускается не по частям, что ли, а весь, целиком, как тонет в болоте. Для него, для инспектора, это всего лишь расследование противоправного действия, а для женщины — несчастье...

И, как бы подтверждая инспекторскую мысль, под ботинком пустым орехом хрустнуло стекло.

— Просишь, сигналишь... И никто внимания не обращает. А потом... Что он натворил?

— Так он и дома не ночует? — ушел от вопроса Петельников.

— Уже больше месяца.

— Где же он живет?

— Не знаю.

— Подумайте, где он может быть. Вы же его знаете...

— Я его знала давно.

Инспекторский взгляд остановился на полочке. Рука, почти без его воли, повинуясь подспудной мысли, поднялась и сняла книгу.

— Что это? — глупо спросил он, потому что теперь им командовала она, подспудная мысль, которая вроде бы не управлялась интеллектом.

— Книга, — удивилась женщина.

— Ваша?

— Конечно, моя. Вернее, Николая.

— Николая Николаевича?..

— Это его любимая книга.

— Теперь я знаю, где искать вашего мужа, — уверенно сказал инспектор и поставил «Женщину в белом» на полку.

От Марии Сосипатровны инспектор Леденцов сразу пошел к продавщице Сантанеевой. Рабочий день кончился, на поселковой улице давно стемнело, но он припас фонарик и лужи миновал успешно — не хотелось мочить уже подсохшие ноги...

Клавдия Ивановна встретила притушенной улыбкой и галантным радушием. Инспектор прикинулся социологом, переписывающим парнокопытных, рогатых, хрюкающих и кукарекающих. Таковых у Сантанеевой не оказалось — даже кошки не держала. Леденцов успел кинуть цепкие взгляды по всем углам и убедиться, что механика тут нет. Провожала Сантанеева еще галантнее.

Инспектор вышел на шоссе, на асфальт, и неопределенно зашагал к лесу, размышляя...

Ведь к дому ее он подошел стремительно, сразу застучал в дверь, которая тут же открылась — убежать или спрятаться механик бы не успел. Тогда откуда заготовленная улыбка, какая-то вымученная галантность, какая-то готовность в глазах... Ждала? Конечно, ждала. Механика. Тогда и Леденцов подождет. Хотя бы в этом ельнике. И он свернул в него, как в яму завалился.

Черная ночь поглотила его, поглотила этот лесок и поселок. Казалось, что мокрая тьма затопила весь мир и нет и никогда не будет солнца; нет и никогда не было ни жарких пляжей, ни теплых стран, ни раскаленных пустынь. Брюки, подсохшие было в избе, мгновенно отяжелели. Некошенная здесь трава, какие-то высоченные дудки с зонтиками стояли в свете фонаря, как тощие Дон-Кихоты. Задетые еловые ветки брызгали водой.

Но через полчаса Леденцов сообразил, что стоит он зря, поскольку прихода механика ему тут не увидеть. С таким же успехом можно найти укромное местечко у дома Сантанеевой. Леденцов раздвинул ельник, добрел до шоссе и облегченно ступил на асфальт, где хоть не было ям и луж. Этот путь был короток — минут через пять он сошел с асфальта и свернул на дорогу, залитую зыбкой торфяной грязью. И пошел медленно, с потушенным фонарем, высоко поднимая ноги и брезгливо топя их в жиже...

Дома Сантанеевой он не увидел, пока не наткнулся на изгородь. Все окошки черны. Рано, часов восемь. Неужели легла спать не дождавшись? Да ведь механик может и постучать.

Инспектор перелез через штакетный заборчик и чуть не вскрикнул — рука погрузилась в самую гущу куста крыжовника. На ощупь, ногтями стал он отыскивать и дергать впившиеся иголки. Потом споткнулся о ведро, которое звякнуло глухо, мокро. Затем была какая-то бочка, вкопанная в землю. Какой-то лилипутский заборчик, какая-то поперечная жердь... Видимо, он попал в ягодный кустарник, и нужно свернуть на пустые грядки.

По вскопанной земле, прибитой дождями, пошлось свободнее. Он сделал несколько шагов и вдруг почувствовал, что перед ним кто-то стоит. Инспектор качнулся вперед, и тут же поля чужой шляпы уперлись ему в переносицу — человек был ниже его. Леденцов мгновенно поднял руку — для обороны ли, для удара ли — но тот поднял свою, и инспекторский кулак хлестнул по рукаву чужого пиджака. Можно было осветить его, но проиграть во времени и показать себя. Поэтому инспектор приемом перехватил его поднятую руку и тут же потерял силу — под тканью ощутилась безмускульная костяная рука. Леденцов отпустил ее и, догадываясь, ощупал голову своего врага — вместо головы холодел чугунок, прикрытый шляпой.