Ягда и Щука ждали мальчиков на берегу. Хорошо, конечно, что темная выдалась ночь, а только всё время приходилось попискивать — тоненько, чтобы на мышек выходило похоже, чтобы мальчики их нашли. Потому что по-птичьи кричать было никак нельзя — тогда бы дозорные спохватились, а может, и хуже того — всё Селище поднялось. Попискивали, зябко ежились. А потом Щука тихонько вздохнула:

— Нет, я бы так никогда не смогла. Там же земля степняков! А потом? Вдруг земля совсем кончится! И как свалишься за ее край!

— И свалюсь, — устало сказала Ягда. — Всё лучше помолвки этой!

Она о стольком сегодня уже передумать успела, что никакие Щукины страхи не могли ее испугать.

— Ты к Степунку не забывай, заходи, — попросила. — Он любит, когда с ним разговаривают.

— А он что? — удивилась Щука, громко, во весь голос: — Он разве понимает по-нашему?

Поэтому мальчики их и нашли. Сначала лодчонку вперед толкнули, а потом сами со склона съехали. С земли поднялись, отряхнулись, и молча стоят. Потому что Утя от слов боялся расплакаться. А Заяц, с тех пор как Удала словам учить стал — всякий день по четырем-пяти новым — себя уже взрослым почувствовал и попусту слов не ронял.

И тогда Ягда решила сказать — так сказать, чтобы всем запомнилась эта минута.

— Внуки вепря! — и помолчала. — А ведь я была бы вам хорошей княгиней.

И Утя сразу захлюпал носом и молчком сунул ей в руку весло. А Заяц сказал наконец:

— Береги тебя Перун!

И Щука добавила:

— И Мокошь храни, и Дажьбог, и Стрибог тоже!

— Лодку на воду! — повелела Ягда.

И мальчики подтолкнули долбленку в реку. Ягда в нее уселась, в ноги поставила мешочек с орехами и сушеными ягодами, на плечи набросила покрывало из беличьих шкурок. Потом оттолкнулась веслом. И всё — кругом была лишь вода и ночь. И были они одинаково черного цвета.

— Мы будем ждать тебя всегда-всегда! — это был Утин всхлип, но как же он был уже далеко.

Ночью было невозможно представить, что вокруг — еще знакомые берега. Потому что ночь незнакомым делает всё. Сам себе человек среди ночи и то почти незнаком. Бесстрашной девочкой была Ягда, но это — среди дня. А сейчас, чем уже становилась река, чем ниже склонялись над нею ивы, вдруг хлесткими ветками ударяли в лицо, тем делалось ей страшнее. А когда на небе появилась луна — девочка так ждала ее мерного света! — прежде невидимые деревья превратились в чудовищ. И каждое норовило ее испугать: или бросившись с шумом к воде, или только лишь корень свой скрюченный к девочке протянув, будто огромную волосатую лапу. А еще деревья зачем-то ухали разными птичьими голосами. Или жутко подмигивали светляками. Иногда над самой ее головой проносились летучие мыши. Или кто-то вдруг сильно толкал лодку снизу — хорошо, если дух реки, а ведь это могли быть и души утопленников…

В утренних сумерках река ненадолго сделалась шире. А потом — была ли это все та же Сныпять, понятная и прозрачная, поспешающая, но медленно, как говорил про нее Родовит, и Ягду учил в каждом деле вести себя так же? — или это была уже совсем другая река? — и тогда, как было к ней обращаться, чтобы ее унять? — на рассвете эта чужая река сделалась уже невозможно узкой и быстрой. Река стала вертеть лодчонку, будто осиновый лист. А потом — так лошадиная кожа передергивается и сбрасывает с себя ненужного овода — чужая река подбросила лодку. И Ягда оказалась в воде.

— Что я тебе сделала? Я даже не знаю твоего имени! — в отчаянии кричала девочка и боролась с холодной и вздорной рекой. — Корень дуба! — хорошо хоть это имя она знала и вовремя назвала. Корень дуба был в этот миг над самой ее головой. Девочка за него ухватилась и что было сил стала вытаскивать из реки всю себя. Получилось! Она оседлала огромное, при свете утра уже нисколько нестрашное корневище и увидела: чужая река уносила прочь ее лодку. А рыжее беличье покрывало сначала долго кружила на месте, а потом, наигравшись, утащила на дно.

Чтобы лететь на облаке, надо быть легче ветра. «Как такое возможно? — с перехваченным горлом думал Кащей, а потом думал так: — Рядом с Симарглом и не такое возможно». Ведь они же уже летели! Лежали на облаке, как мальчишки лежат на плоту и рассматривают водоросли, рачков, рыбешек. Только вместо водорослей под ними едва заметно колыхались леса.

«Здесь люди уже не живут, — как обычно, без помощи голоса говорил Кащею Симаргл. — Здесь живут только духи вод и деревьев».

«Эти духи живут вечно, как боги?»

«Нет, они, как и люди, рождаются и умирают».

«А тогда для чего они? — почему-то разволновался Кащей. — И вообще, всё-всё остальное, кроме богов, всё, что исчезнет, — зачем?»

«Сначала спроси у себя: зачем то, что никуда не девается, не исчезает: камни, боги или небесный камень — луна?»

«Но это же ясно! — Кащей перестал смотреть вниз, он сел, обхватил руками колени. — Чтобы жить всегда! Вечно!»

«Жить и не изменяться?» — в улыбке Симаргла ему послышалось сожаление.