— А ведь точно — змеёныш!

И Ягодка, которая чуть в стороне, возле Лады стояла, в Ладин подол головку зарыла, чтобы смеха ее не услышал отец, и прошептала:

— Ну вылитый зми-ионыш!

Выслушал всех Родовит, еще раз на младенца взглянул, которого ему княгинюшка его любимая Лиска вместо себя оставила, прижал младенца к груди покрепче и начал так:

— Когда Велес-бог похитил Мокошь-богиню и она родила от него близнецов — девочку с одним глазом…

— Одноглазую Лихо, — кивнули люди, им ли этого было не знать?

— … и мальчика с волчьей пастью, — властно напомнил им князь.

— Коловула, — весело крикнула Ягодка.

— Коловула, — кивнул ей отец. — Что же? Разве Мокошь их бросила в реку, разве не вскормила их грудью? И разве тот, чье имя вымолвить разом не хватит силы…

— Всемогущий Пе… — благоговейно прошептали мужчины.

— … рун! рун! рун! — шепотом подхватили женщины.

— Разве он проклял этих детей? — уже яростно выкрикнул князь. — Боги дали мне долгожданного сына! Я не к вам с ним пришел, а к Перунову дубу! Я не вас хочу слушать! Я буду слушать богов!

Взглядом призвал Родовит к себе Ладу, и в тот же миг Лада уже возле стояла. Бережно переложил Родовит к ней на руки ребенка, а сам тронул ладонью свой оберег и внутрь Перунова дуба вошел. Наклонился, взял от корней чашу с хмелем — одна Лада знала, какие травки надо собрать и как из травок этих настой сварить, чтобы только немного отпил его Родовит, и стали слышны ему богов голоса.

Вот сделал Родовит один глоток — и люди, что стояли вокруг Перунова дуба, глаза свои крепко закрыли. Вот сделал их князь второй глоток — люди подняли свои головы к небу. Вот третий глоток сделал их князь — взяли люди друг друга за руки, только бы князю помочь волю богов расслышать — и двинулись маленькими шагами по кругу. И вот уже стоны до них донеслись: «Мм-м-м-ы! Ы-ы-ы!» — прежде чем говорить голосами богов всегда стонал Родовит, потом выл, потом внутри священного дерева вздрагивал, бился. И только потом — не всегда, а лишь если была на то воля богов, — начинал разговаривать их голосами.

В этот раз много дольше обычного маялся в дубе Перуновом князь, стенал, выл, хрипел. И наконец-таки тоненько произнес:

— Жа-а? Жа-а-абр?! — а после вдруг как закричал раскатисто, громово: — Жар! Жар! Жар! — И вышел из дерева, градом пота облитый.

Открыли люди глаза — чуть душа в Родовите держалась. А по лицу улыбка плыла, неземная еще, нездешняя:

— Боги сказали: его зовут Жар! Боги не гневаются, — и на траву устало присел.

Первыми дети запрыгали — Утя, Заяц, Щука — и в ладоши забили:

— Боги не гневаются!

А взрослые — те же дети, когда боги с ними заговорят. И взрослые стали в ладоши друг друга бить, весело повторяя:

— Беды не будет!

— Боги дали ему имя!

— Боги не гневаются!

— Хорошее имя «Жар»!

А кузнец Сила на радостях к высокому берегу побежал, корзину свою пустую подальше в Сныпять забросил.

Одна Ягодка со всеми вместе никак обрадоваться не могла. Возле Лады стояла, испуганно на змееныша косилась, когда Родовит подошел к ней:

— Ягодка, дочка! — и ладонь на голову положил. — Ведь это — твой брат. Нам придется… ну да… всегда-всегда хотеть его видеть, — и руку девочкину в свою взял, чтобы она погладила остромордого мальчика.

И Лада ей тоже глазами сказала: не бойся, погладь, — и склонилась к ней вместе с ребеночком. А только Жар в это самое время пасть свою приоткрыл и муху зубами схватил, которая мимо летела.

Взвизгнула Ягодка, руку одернула:

— Не всегда! Не всегда! Никогда! — И убежала к реке.

И с высокого берега стало ей видно, как по воде пустая корзина плывет.

«Лучше бы я в той корзине плыла, — подумала Ягодка. — От такого-то братца!»

А люди шумно и весело разбирали из-под Перунова дуба свои украшения и куски пестрой и легкой ткани — раз уж боги на них ничуть не прогневались.

Вот нерешенный вопрос: видели ли люди своих богов? Тот же князь Родовит, когда входил в священное дерево, видел он их или только слышал? Правда ли, что у Перуна усы были еще длинней бороды? Правда ли, что на слух он был туг, оттого что железная колесница в самые уши его гремела? А у Мокоши, правда ли, длинные медвяные волосы сами собой змеились, стоило лишь богине прогневаться, а сарафаны ее полотняные сами собой цвет меняли? Радостная богиня была — и голубела, и желтела материя, а охватит бывало ее печаль — и сарафан на ней в темное тут же окрасится. Да и сарафаны ли были на ней — кто это видел? Высоко, далеко жили боги — в небесном саду. Мокошь веретенное дерево растила да за веретенцами на нем зорко присматривала. Каждое веретенце — жизнь человеческая. Истончится нить — человеку болеть. А совсем перетрется — и нет на земле человека, тогда ему жить уже за Закатной рекой! А кто сильно прогневает Мокошь-богиню, тому она и сама может нить оборвать. Или не может сама? Или у Перуна сначала совета спросит?

Далеко, высоко жили боги. Их сына, Симаргла, юношу о семи мечах, того хоть изредка видели в небе, не все видели — одни лишь наихрабрейшие воины и только лишь в миг самого страшного боя. А Мокошь-богиню, а Перуна-бога видел ли кто? Грохот Перуновой колесницы слышали. И палицы его огненные, которые он с колесницы метал, видели и по многажды раз. А вот усы его серебристые были ли длинней бороды? Не знали, спорили люди. Потому что в небесном саду никому из людей побывать не дано.

Истончилось, оборвалось княгини Лиски веретено, а само ли оно оборвалось или Мокошь оборвала? Тоже спорили люди. А только нет, не рвала ее нити Мокошь, не было ей за что гневаться на молодую княгиню, а что Велес-бог Лиску однажды украл, медведем огромным прикинулся, схватил княгиню в охапку, Мамушка и охнуть не успела, по берегу Сныпяти они шли — разве княгинина в том вина? Это Велес неугомонный снова созорничал!