— У тебя сложности из-за Ракли?

— Пока нет, но всегда кому-нибудь да захочется об этом позаботиться. Сейчас не лучшее время, чтобы это обсуждать, но ты, я думаю, меня понимаешь.

— Понимаю… И на сколько ты возьмешь мою Пенни?

— До конца, разумеется.

Бабушка задумалась, вероятно оценивая услышанное. Впервые посмотрела на внучку. Пенни невольно пожала плечами.

— Ты же не думаешь, — продолжала Корлис, едва заметно повышая голос, — что ей у нас будет хуже, чем у тебя там, извини, на отшибе? Разве ждет ее там будущее? Разве сможет она чего-нибудь добиться, когда останется одна? Я твоя ровесница, поэтому имею право говорить о таких вещах. — Бабушка только отмахнулась. — Ты сама все прекрасно видишь. А здесь мы дадим ей вторую жизнь. Ей понравится. А что ты скажешь, Пенни?

Пенни как раз обдумывала услышанное. Ее немало удивило, что Корлис столько же зим, сколько и ее бабушке. Бабушку она считала старенькой, а Корлис… ну, на худой конец разве что стареющей…

— Я не знаю, — честно призналась она. — Мне не хочется оставлять бабушку одну.

— А разве бабушке кто-то запрещает наведываться сюда, когда ей вздумается?

— Нет, но…

— Дилис! — позвала Корлис и, когда прислужница нарисовалась в дверном проеме, указала пальцем на Пенни. — Проводи нашу новую леонару в ее покои.

Все произошло так быстро и внезапно, что девочка только в сенях сообразила оглянуться и прощально махнуть бабушке рукой. Радэлла сидела ссутулившаяся, одинокая и потерянная. Дверь со скрипом закрылась.

— Куда тебя определили? — как-то слишком буднично поинтересовалась Дилис, когда они снова оказались на промозглом крыльце.

— А я почем знаю? — Пенни закуталась поплотнее и проводила взглядом облачко пара изо рта. Снова подумалось о тех девочках…

— Разве Мать ничего не сказала?

— Да нет. Я думала, вы сами знаете…

— Но хоть что-то она же наверняка сказала, — настаивала приятным голосом совсем не приятная внешне собеседница.

— Она, кажется, сказала, что видит во мне призвание.

Дилис внимательно посмотрела на Пенни, вероятно попытавшись различить то же, что и сказавшая так Корлис, однако результат оставил ее в явных сомнениях. Тем не менее она почти дружески взяла девочку под локоть и показала на луну:

— Сегодня светло. Морозит.

— Да, — не могла не согласиться Пенни, испытывая странное ощущение привычности происходящего. Все должно было случиться именно так и никак иначе.

— От тебя плохо пахнет, — сказала Дилис. — Ты с дороги. Нужно как следует помыться перед сном.

Пенни вздрогнула. Она очень живо представила себе, как ее разденут и выгонят на снег бегать с остальными девочками и зачем-то обливаться водой. Тем приятнее ей было обнаружить через некоторое время, что провожатая привела ее в затерявшийся среди многочисленных погруженных в сон изб сарайчик, где их встретило тепло еще не остывшей печки. Дилис и в самом деле велела Пенни разоблачаться, однако сама занялась явно обычными приготовлениями, без намека на снежную ванну. Она открыла крышку на бочке, стоящей возле печи, с плеском погрузила в пузатое нутро черпак, попробовала рукой воду, осталась довольна, достала из-за печи большое корыто и средних размеров двуручную кадку, корыто поставила тут же на пол, кадку — на печь, с помощью черпака наполнила ее водой из бочки, положила рядом невесть откуда взявшиеся бруски мыльного корня и вопросительно уставилась на девочку. Та сообразила, что по-прежнему стоит в том, в чем зашла с улицы, и принялась поспешно раздеваться. Присутствие старухи слегка смущало ее, но не настолько, чтобы замешкаться. Раздевшись полностью и подобрав волосы, чтобы скрутить их в узел на голове и не замочить, она переступила босыми ногами в корыто и потянулась к кадке.

— Волосы распусти, — велела Дилис и усмехнулась. — Думала, без головы тебя мыть буду?

Вообще-то Пенни думала, что мыться будет сама. Ну, уж раз так надо… Она позволила волосам скатиться светлыми, правда, не слишком чистыми волнами по плечам на спину и ойкнула, когда кадка оказалась у нее над самой макушкой и внезапно вывернулась, облив с головы до ног едва теплой водой. Пенни скрестила руки на груди и почувствовала, как покрывается мурашками. Еще хорошо, что здесь мало света, а то совсем можно было бы со стыда провалиться.

— Мыль волосы.

Отфыркиваясь и роняя с ресниц капли, Пенни нащупала один брусок и принялась по привычке втирать его первым делом себе в живот, пока не появилась слабая пена. Запах стоял почти такой же, как дома. Правда, бабушка умела как-то по-особенному такой корень вымачивать, а потом высушивать, отчего пены получалось больше, а запах казался более душистым.

— Хорошенько намыливайся.

Она намыливалась как могла. Волосы, плечи, руки, живот, бедра, колени, даже ступни — все, до чего сумела дотянуться. Пока она стояла в корыте согнувшись и мылила между пальчиками на ногах, по ее позвоночнику прошла дрожь от прикосновения второго бруска. Старуха терла ее сзади. Терла сильно и деловито. В тех местах, достать до которых ей не хватило бы ни рук, ни бесстыдства. А у этой — ни малейшей робости. Скользкие пальцы равнодушно вскрыли все тайники ее голого тела и так же равнодушно соскользнули по ягодицам на бедра.

— Подними-ка руки.

Старуха снова поливала ее из кадки, а она только поворачивалась да фыркала. Под конец у Пенни возникло ощущение, будто искупали вовсе не ее, а лошадь.

— Вот тебе полотенце, — сказала Дилис, набрасывая на плечи чистой леонары большой кусок льняной ткани. — Сухие вещи найдешь вон на той полке. Кровать — там. Утром я за тобой зайду.

И с этими словами старуха вышла, оставив удивленную Пенни стоять в корыте и машинально промокать потемневшие пряди.

Как то обычно бывает, быстрый калейдоскоп событий не сразу доходит до сознания человека. Тот просто не успевает на них среагировать и некоторое время спустя еще продолжает производить впечатление равнодушного к происходящему болванчика.