Исидора кивнула.

— Что ж, в таком случае я хочу задать тебе самый важный для меня сейчас вопрос: какая из свободных спален расположена как можно дальше от уборной?

Само собой, она не собирается остановиться в хозяйской спальне. Разумеется, нет. Он же сказал ей, что намеревается аннулировать их брак. О чем, черт возьми, он думал?!

— Я спрошу у дворецкого, ладно? — сказала она, отворачиваясь.

У нее была такая прямая спина, такая тонкая талия. А еще эти обручи под юбками… Когда она двигается, юбки колышутся на них так соблазнительно, что ему безумно хочется провести рукой по ее спине вниз, к округлым бедрам…

Мысленно застонав, Симеон распахнул перед ней дверь, и Исидора выскользнула из комнаты.

Как поступит Хонейдью, когда герцогиня попросит его устроить ее в самой дальней спальне? Впрочем, дворецкий был невозмутим.

— Разумеется, у вдовствующей герцогини есть собственная уборная, — услышал Симеон голос Хонейдью, разговаривавшего с Исидорой. — Но вот как она выносит зловоние в сырую погоду…

— Вероятно, она просто к нему привыкла, — резонно заметила Исидора.

Еще в то время, когда Симеон только обучался медитации и умению контролировать собственное тело, все это казалось ему очень простым. Когда он приехал в Африку и стал делать пробежки, Симеон понял, как можно обуздать телесные аппетиты — голод, например.

Но здесь, в Англии, его внешняя невозмутимость была под угрозой. Симеон был в ярости оттого, что отец не выполнял своих обязательств. Мать раздражала его. Однако хуже всего было то, что он сгорал от страсти к собственной жене. Сказать по правде, в это мгновение желание поглотило его целиком, и он не мог думать ни о чем другом.

В голове у Симеона так и звучал голос Валамксепы, который говорил, что мужчина не должен идти на поводу чувств, и уж тем более телесных желаний. Воспоминания о его уроках напоминали ему журчание ручья, бегущего по камням где-то далеко-далеко.

Исидора положила руку ему на рукав, и от этого легкого прикосновения в его чреслах тут же вспыхнуло пламя.

— Симеон, а Годфри сейчас в школе? — спросила она. — Когда я его видела, он был совсем малышом. Должно быть, сейчас он уже ходит в длинных панталонах.

Симеон криво улыбнулся:

— Ему уже тринадцать, и он почти одного роста со мной. Вечером ты его увидишь, — пообещал он.

Исидора охнула.

— Неужели тринадцать?

— Мне нужно как можно скорее найти ему наставника, — продолжал Симеон. — Мать решила, что Итон нам не по карману, но наставника брату так и не наняла. К счастью, он оказался довольно смышленым и занимался обучением сам, но обучение это было довольно эклектичным: он просто наугад брал книги из отцовской библиотеки.

— Наверняка Бомон поможет найти подходящего молодого человека, — сказала Исидора. — Так Годфри обучался сам?

Еще один его позор. Он должен был приехать и следить за тем, чтобы брата воспитывали и обучали как полагается. Но Симеон держал себя в руках, его лицо оставалось невозмутимым. Демонстрировать кому-то собственную слабость — это слабость.

— Уверен, что он быстро догонит сверстников.

Вопросительно взглянув на него, Исидора повернулась к Хонейдью.

— Я приехала не с пустыми руками, — промолвила она. — Несколько экипажей с моей одеждой медленно едут следом.

Дворецкий поднялся наверх, чтобы отыскать наиболее подходящую — с обонятельной точки зрения — спальню.

Симеон вернулся в кабинет. Меньше всего ему хотелось оказаться в одной комнате с Исидорой.

Ревелс-Хаус

29 февраля 1784 года

Исидора никогда не искала комнату по запаху: они с Хонейдью входили в каждую спальню и принюхивались. Однако зловоние было повсюду, оно не отставало от них ни на шаг, следуя за ними, как комнатная собачка.

Исидора уже начала подумывать о том, чтобы остановиться в какой-нибудь гостинице неподалеку, но тут Хонейдью сказал:

— Возможно, вам подойдет вдовий дом, ваша светлость… Хотите взглянуть на него? Правда, боюсь, его давно не открывали и не проветривали, но это очень милый маленький домик.

— Хонейдью, меня устроит любой дом, в котором нет неисправной уборной, — сказала она в ответ.

— Уборные в этом доме могли бы находиться в отличном состоянии, если бы только я смог уговорить отца его светлости, покойного герцога, должным образом заботиться о трубах, — промолвил дворецкий.