Послышался резкий гул. В село входила колонна танков. Танки остановились на улице. Из открытых люков повыползали танкисты — высокие, в черных комбинезонах. Танкисты забежали в тот двор, куда женщина загоняла здоровенную свинью. Во дворе затрещали выстрелы. В следующую минуту танкисты выволокли на улицу свиную тушу и, гогоча, стали запихивать ее в танковый люк.

Танки ушли, а темное облако пыли еще долго висело над улицей.

Перед глазами Дмитрия всплывали плакаты, что всюду были развешаны и в городе, и в военно-учебном лагере. Плакаты кричали: «Убей немца!», «Враг у ворот, отгони его!» Вот он, Дмитрий Гусаров, увидел врага, но не может отогнать его. Он прячется в кустах, он видит, как после завтрака маршируют по улице солдаты. Они сильны, за их спинами — покоренная Европа. Они, вероятно, чувствуют себя хозяевами и этого села, они, вероятно, считают, что им все дозволено: и маршировать, и запихивать в танки свиные туши... Можешь ли ты, боец-доброволец, крикнуть им: «Прочь! Не бывать по вашему!» Можешь? То-то, не можешь... Видит око, да зуб неймет... Бессилен, безоружен, голоден ты, и в том сам виноват. Да, да, сам! Ты покорился воле старшего врача и стал санитарным инструктором, а нужно было отказаться, нужно было, как тот боец, встать перед танком со связками гранат. Может быть, танкисты, что запихивали свиную тушу в люк, потому только и дошли до этого села, что ты не швырнул под их танк связку гранат?

...Странное дело, Дмитрий уснул, пригретый солнцем. Даже не уснул, а вдруг явственно увидел кухню полкового медицинского пункта. Повар Михеич угощает его пирогами. Пироги белые-белые, мягкие-мягкие, точно сделаны из ваты. Пирогов много. Они лежат всюду, они, как сказочные плоды, висят на деревьях...

— Ешь, Митя, ешь, я тебе еще испеку. Аппетит у тебя, Митя, богатырский. Люблю, брат, людей с хорошим аппетитом. — Михеич смеется, хлопает его по плечу.

Дмитрий очнулся. Его действительно кто-то трогал за плечо. Он открыл глаза и увидел сидевшего рядом седого старика в белой домотканой рубахе, в лаптях.

— Этак, братец ты мой, и в лапы угодить не долго, этак, братец ты мой, спать негоже, — с осуждением проговорил старик. — Ты что же тут разлегся? Тебе что, лес мал?

— Ваше какое дело, — хмуро проворчал Дмитрий, отодвигаясь от старика и не зная, что делать, как вести себя.

— Ишь ты, какой сердитый. Из окруженцев будешь, что ли? Приходили тут из окружения... или убегали из бою... Бывали и такие. Война, братец ты мой, сразу говорит, кто на какую колодку сплетен...

Дмитрий злился на себя. Уснул ведь! Как мальчишка уснул и где? Под носом у немцев! А кто знает, что за болтливый дед наведался. Вдруг этот дед крикнет, позовет немцев...

— Война, братец ты мой, дело серьезное, она шутить не любит, — меж тем продолжал говорливый старик, из-под седых бровей пытливо поглядывая на него. Дмитрий тоже приглядывался к деду, в мыслях прикидывая, сумеет ли справиться, если старик начнет кричать и удерживать его. Ничего, справится, дед стар и слаб.

— Руку-то, братец ты мой, из кармашика выними, все равно стрелять тебе нечем, я уж кармашики твои проверил, — с ехидцей проговорил старик. — Я видел, как ты из лесу-то по огороду бежал, а потом наземь шмякнулся и назад... Оно и правильно... Ты кто же таков есть?

— Видите — боец.

— Боец, — усмехнулся дед. — Боец должон при оружии быть, а у тебя, окромя ножичка, ничего нету. Боец, — опять усмехнулся дед и тут же свирепо добавил: — Такие бойцы вон куда ворога допустили! Воевать, сукины сыны, не умеете. Срамота!

Дмитрий вдруг почувствовал свою острую вину перед этим старым человеком.

— Плохо, говорю, воюете, братец ты мой, — чуть мягче продолжал старик. — Да что я с тобой калякаю, что с тебя спрашивать... — Он помолчал немного, потом вздохнул жалостливо. — Отощал ты, вижу. Погодь чуток, принесу тебе того, сего, этого.

И старик исчез. Дмитрию даже показалось, будто перед ним был не живой человек, а какой-то волшебник, бесплотное лесное существо, что оно приснилось ему, как снился повар Михеич с пирогами... Когда-то он читал о галлюцинациях, которые бывают у голодающих... «Глупости, — отмахнулся Дмитрий. — Старик не волшебник, не привидение, а простой колхозник, поможет мне».

Дмитрий верил и не верил в это... Он выбрал позицию поудобней, чтобы все было видно, и если дед окажется предателем и приведет сюда немцев, успеть скрыться.

В селе было тихо. Те солдаты, что завтракали у амбара, погрузились на машины, прицепили кухню и уехали.

— А ты, братец мой, шустрый, — раздался за спиною голос.

Дмитрий от неожиданности вздрогнул, обернулся и увидел знакомого старика, дивясь, как тот мог подойти к нему незамеченным.

— В другое место перебрался? Оно, братец ты мой, может, и правильно. Береженого бог бережет. — Старик смотрел на Дмитрия смеющимися прищуренными глазами, поглаживал загорелой рукой седую бороденку. — Вот харчи тебе, — сказал он. — Бери да неси. Я ведь чую — ты не один, товарищи послали тебя на разведку. Только разведчик из тебя плевый. Ты уж не серчай... Слышь-ка, коли понадоблюсь еще, вон хата моя, вторая с краю. Минаем кличут меня, дед Минай. Ежели что — заходи. Только, братец ты мой, сам должон осознавать — не масленица, так что потихоньку заходи... Ну беги.

Дмитрий поспешил к раненым. За плечами у него висел мешок, а от мешка вкусно пахло хлебом, луком, огурцами. Эти смешанные запахи туманили голову, и опять больно сосало под ложечкой, и во рту бушевало половодье слюны. В какой-то момент, позабыв обо всем на свете и думая только о еде, он бросил мешок на мягкую листву, присел над ним, трясущимися руками развязал... Вот оно, желанное богатство! Ешь сколько угодно, и перестанет сосать под ложечкой... Он впился пальцами в подрумяненную корку большой ковриги. Корка проломилась, как тонкий ледок, и в руках у Дмитрия оказалась ароматная, с зазубринками от пальцев, краюха хлеба...