Она сидела на крылечке своего дома с книгой в руках. Увидела доктора, встала, засмущалась, одернула цветастый домашний халатик.

— Ой, минуточку, одну минуточку, Михаил Петрович, подождите здесь, — суетливо заговорила она и скрылась за дверью. Вскоре выглянула, пригласила: — Пожалуйста, Входите, будете гостем.

Пока он стоял на крыльце, Лидия Николаевна успела переодеться. Сейчас вместо халатика на ней было светло-сиреневое приталенное платье, белые туфельки-босоножки, и опять она показалась ему другой, не похожей на прежнюю.

— Знаете, Михаил Петрович, я так давно не встречала гостей, что теперь уж и не знаю, как это делается, чем угощают, — говорила она, улыбаясь.

— Не беспокойтесь, гость тоже не избалован и не голоден.

— И все-таки нужно что-то сообразить... Хотите спирту?

— Спирт употребляю, но только как антисептическое средство, — пошутил он.

— Правда? А я, представьте себе, храню бутылочку на всякий случай и для другого употребления... В таком случае — чай с вареньем. Вы любите клубничное варенье?

Михаил Петрович улыбнулся про себя, припомнив любительницу клубничного варенья — операционную сестру Веру Матвеевну. Что-то она поделывает? Как ей отдыхается? Они с Верой Матвеевной уехали в отпуск в одно и то же время. Сестра отправилась в ближайший дом отдыха и, наверное, по целым дням лежит, раскачиваясь в гамаке, книги почитывает. Любила она только серьезные исторические романы, других книг не признавала и, кажется, не читала.

— ...Клубнику мы сами собирали. У нас ее много в лесу, на той стороне. Жаль, что вы поздно приехали, сходили бы за клубникой... Погодите минутку, сейчас я попрошу чаю.

Она ушла куда-то, а Михаил Петрович сидел один, осматривая докторское жилье. Лидия Николаевна занимала небольшой двухкомнатный домик. В комнатах и на кухне мебель была больничная — столы, стулья, шкаф, односпальная железная кровать с крашеными спинками. Отсутствие другой мебели делало квартиру просторной, почти пустой. На стене, над кроватью, он увидел фотографию смеющейся беленькой девочки.

— Дочуркой моей любуетесь? Правда, хорошая девочка? — спросила вошедшая Лидия Николаевна.

— Хорошая. На вас похожа.

Фиалковская благодарно улыбнулась.

— Знаете, чем увлекается моя дочурка? Плаваньем... Хотя еще плавает, как топор, но уже мечтает поехать на олимпийские игры и завоевать золотую медаль чемпионки... Взбредет же в голову! — засмеялась она.

— Но ведь кто-то из ее ровесниц будет олимпийской героиней. Почему не ваша дочь?

— Мечты, мечты... Сейчас все ребята хотят быть или чемпионами, или космонавтами, даже девочки...

— У каждого детства свои мечты, свои фантазии. Детство никогда не отстает от духа времени... Я, например, мечтал в детстве стать партизаном. Тогда шла война, и говорили о партизанах много, — признался Михаил Петрович.

— Мне смутно помнится то время, но я все-таки помню: мне хотелось работать поварихой или продавщицей в продуктовом ларьке. — Фиалковская умолкла, как-будто устыдилась этих далеко не героических детских мечтаний в то военное лихолетье, потом продолжала: — Тогда мы втроем жили — мама, старший брат и я. Мама работала уборщицей в кинотеатре, отец был на фронте. И мы всегда голодали...

— В нашем детстве много похожего — и голод, и холод, и похоронная.

— Мы похоронную не получали. Наш отец вернулся...

— Вам посчастливилось.

— Не всегда возвращение — это счастье, — с болью возразила она. — Отец много пил, часто менял места работы, потому что его нигде долго не держали. Пропивал он все, что попадалось под руку. Однажды мама сшила мне школьную форму. Отец и форму эту понес на «барахолку» и пропил... Мама все так же работала уборщицей, оклад у нее был маленький, отец не помогал, наоборот, он требовал — денег, денег... и часто бросал нас, уезжал куда-то, потом опять возвращался — грязный, оборванный, несчастный... У других детей радость: отцы вернулись домой, отцы играли с ними, несли им праздничные подарки, а у нас горе... Мама иногда в сердцах кричала отцу: «Лучше бы ты сложил свою непутевую голову, чем теперь мучаешь нас! Хороших людей убивало, а ирод вернулся!» И все-таки это был наш отец, и мы все плакали, когда он замерз. Уснул пьяный на улице под забором и замерз. Мама хоть и ругала его, а над мертвым тоже рыдала. Оплакивала свою неудавшуюся жизнь... — Лидия Николаевна расстроилась, на глазах ее блеснули слезы.

Вбежала Рита Бажанова — румяная толстушка, молоденькая больничная санитарка. За то время, пока доктора беседовали, Рита успела и чай приготовить, и слетать в магазин за бутылкой портвейна. Увидев заплаканную Лидию Николаевну, девушка остановилась посреди комнаты, возмущенно глянула на гостя.

— Что же ты, Рита, стоишь? Накрывай праздничный стол, — попросила Фиалковская, улыбаясь еще мокрыми от слез глазами, и тут же обратилась к Михаилу Петровичу: — Извините, вспомнила и не удержалась...