– Здравствуй, папочка! – закричала она и бросилась ему на шею. Двери за ними закрыла помощница по хозяйству. В виде исключения для этого дома она была немолода, необъятна, провизию носила в руках и служила оплотом хозяйственности и домашнего уюта. Звали ее тетя Люся. Тетя Люся, шаркая тапочками, удалилась на кухню разогревать для "пичужки" ужин, а две слившиеся фигуры – большая и маленькая – скрылись в просторных глубинах квартиры.

В кухне одной из квартир в синем доме в Нагатинской пойме усталые мужчина и женщина мыли посуду после ухода гостей. Собственно, посуду мыл Танин отец, а мать вытирала тарелки.

– Как ты думаешь, – задумчиво спросила она мужа, – неужели у Таньки роман с этим маленьким армянином?

– Не думаю, – ответил отец. – Хотя парень мне очень понравился. И не в росте дело.

– Она же ищет миллионера, – сказала мать. – А ты почему ей не сказал, что получил грант на работу во Франции?

– Она бы не оценила. И потом, я еще ничего не решил. Зачем мне Париж, если туда надо ехать одному на старости лет? Я не хочу тебя оставлять, а ехать вместе и денег нет, и Таньку страшно оставить.

– Танька уже взрослая.

– Взрослая, а дура дурой.

– Да ладно тебе. Просто неопытная девочка. Перебесится, замуж выйдет, и все пройдет.

– Ну, вот пусть выйдет, а там посмотрим.

– Обидно же грант отдавать!

– Посмотрим, – сказал отец, домыл последнюю тарелку и, вытерев руки полотенцем, обнял жену.

Тяжелые стеклянные двери больницы, к счастью, еще не были заперты. Гардероб для посетителей был уже закрыт, лампы в фойе потушены. Свет разливался от двух настенных ламп у перегородки охранника, там же неярко мерцал экран небольшого переносного телевизора. Охранник расположился так, что, не миновав его, невозможно было пройти ни к лестнице, ни к лифтам. Бледная женщина с измученным лицом, сумками и пальто в руках робко приблизилась к заветной перегородке.

– Вы что, с ума сошли? Не знаете, который час? Так я вам скажу – половина одиннадцатого. И не утра, а вечера, – начал отчитывать ее толстый обрюзгший охранник. Он сидел перед ней в расстегнутой форменной куртке, из-под которой выглядывал застиранный тельник, широко расставив ноги, обутые в грубые, не чищенные годами ботинки.

– Да мне только на минуточку, вещи передать! – уговаривала посетительница. – Вы поймите, я никак не могла раньше приехать! Ведь мужа только сегодня днем перевели в кардиологию из реанимации. А до этого к нему не пускали! Пока я вещи собрала, пока котлеты сделала, пока детей накормила, вот время-то и ушло. Ну пустите меня, пожалуйста! На минутку, клянусь! Не могу же я мужа после реанимации без вещей оставить. А завтра с утра мне идти на работу, я не смогу в больницу прийти. Ну пожалуйста!

Она стояла перед охранником и почти плакала. А тот демонстративно прошел и запер входные стеклянные двери, потом вернулся назад и сел, повернувшись к ней спиной и боком к маленькому телевизору, и нарочно далеко протянул вперед ноги, чтобы женщина не могла его обойти.

Женщина стояла, опустив плечи, тяжелая поклажа оттягивала ей руки. Охранник был неумолим. Она не знала, что делать. Назад идти с такими сумками, чтобы утром опять с ними возвращаться в больницу, немыслимо. К тому же утром действительно нужно идти на работу. Или в поликлинику, чтобы оформить больничный по уходу за мужем. Сначала она так и хотела сделать, но потом сообразила, что тогда им с детьми не на что будет жить. Ей больничный лист по уходу не оплатят точно, а когда оплатят мужу при нынешней ситуации на его заводе, было тоже неясно. И она решила прорываться в отделение сейчас. Вообще-то, она могла бы успеть прийти вовремя, но младший сын никак не мог справиться с задачей, она обязательно должна была ему помочь.

Положение оставалось сложным. На всякий случай она отошла подальше и за спиной у охранника переобулась в сменную обувь, чтобы не возникло дополнительных придирок. Она прекрасно видела, как какие-то люди, мужчины и женщины, попадавшие в больницу через приемное отделение, то и дело проходили мимо охранника в заветные двери. Она видела, как небрежно они ему дают или кладут на стол какие-то деньги. Она заплатила бы с радостью, но последняя сотня в ее кошельке предназначалась доктору, вместе с коробкой конфет, которая тоже выглядывала сейчас из сумки. А кроме сотни у нее оставалось только тридцать рублей, из которых половина должна уйти на обратную дорогу. Таким образом, охраннику она могла дать только пятнадцать, но, судя по его виду, такая сумма была для него просто смешной. Вот она и не могла решить, как же ей все-таки к нему подступиться.

– Даже не стойте, идите отсюда! – повернул голову противный охранник, внезапно вспомнив о ее существовании. Она робко вытащила из кошелька пятнадцать рублей.

– Вы что, с ума сошли! – грозно заорал он на нее, вытаращив глаза на мелочь. И в этот момент в запертые двери раздался громкий стук.

– Что там такое? – поднялся со стула охранник. В черноте ночи за стеклянной дверью стояли двое молодых мужчин в каких-то несвежих халатах старого образца, с воротом "под горлышко", с тесемками на спине, в белых мятых шапочках, надвинутых на лоб, и в марлевых масках, закрывающих нижнюю часть лица. Были видны только их насупленные брови и равнодушные глаза. Они держали грязные брезентовые носилки.

– Мы санитары. Нам труп забрать! – сказали охраннику эти двое, и в голосе у них не слышалось ничего, кроме мрачного спокойствия.

– А почему не через приемный?

– Через приемный, не через приемный… Какая разница? Тебе что, лень подняться дверь открыть?

Охраннику показалось странным, что труп пришли забирать так поздно, почти ночью, и с парадного входа, но двое в масках не двигались, и от них исходили скрытая угроза и сила. Охранник подумал, что не будет с ними связываться из-за какого-то трупа (да хоть полбольницы пускай вынесут, свое здоровье дороже), и решил открыть. Пока он возился с замком и отодвигал дополнительный деревянный засов, женщина быстро положила пятнадцать рублей на его столик и скользнула к боковой лестнице. А двое с носилками, войдя, направились к лифту.