В конце января 1941 года ежедневная армейская газета «Soldat im Westen» поместила статью, в которой говорилось, что «еврейство с его ненавистью также виновно в мировой войне». В традициях гитлеровского биологического расового антисемитизма избавление Европы от евреев представлялось как «дезинфекция», «еврейский вопрос» был назван «вопросом не религии, а расы и крови», евреям приписывались самые отрицательные, по мнению нацистов, качества – алчность, ростовщичество, обман, использование влияния для эксплуатации и подавления народов, разрушения их духа, нанесения расового вреда. «С развязыванием этой войны, которая идет не только в английских, но и в еврейских интересах, пробил последний час еврейства на континенте», – пророчествовала газета.

После провала плана молниеносной войны против Советского Союза, когда некоторые офицеры и генералы вермахта задумались о целесообразности сотрудничества с отдельными народами СССР, скрытые формы приобрела пропаганда против восточных народов, но антисемитизм по-прежнему оставался ее основой и даже приобрел еще большее значение. Так, «Сообщения для войск» за май 1943 года внушали солдатам, что война – «борьба расового характера» – ведется именно против «большевистский-еврейской системы Сталина» с целью освобождения Европы и народов Советского Союза от евреев.[423]

Военная пресса утверждала, что за двумя главными врагами Германии – плутократией и большевизмом – стоит «третий, настоящий враг. И имя этого врага – еврей». «Главари плутократии» Франклин Рузвельт и Уинстон Черчилль изображались как «инструменты в руках мирового еврейства», а результаты Тегеранской конференции (28 ноября – 1 декабря 1943 года) преподносились как сговор с целью достижения большевизмом мирового господства. Поэтому «есть только две возможности в борьбе против врага всего мира – еврея: победа или смерть». Как победа «еврейских эксплуататоров» трактовалось и восстание в Софии 9 сентября 1944 года, за которым якобы последует гибель болгарского народа. Так еврей использовался как пугало для агитации солдат за «безжалостную борьбу до самого конца».

Печатная продукция вермахта не только снова и снова истолковывала содержание расовых законов Третьего рейха: о защите немецкой крови и немецкой чести, о гражданстве рейха, «арийском параграфе», но и знакомила солдат и офицеров с новыми мерами дискриминации евреев в самой Германии, совершавшейся якобы «по законам справедливости».

Наконец, поражения германских войск и наступление стран антигитлеровской коалиции изображались как приближение победы «мирового еврейства», угрожающего Германии. Возвращение евреям в Италии гражданских прав правительством Бономи, очевидно, должно было показать то, что может случиться и в рейхе: «Евреи получили средство продемонстрировать еврейское влияние во всех областях политической, экономической и социальной жизни… Уже сегодня важные отрасли торговли и финансов перешли в руки евреев. Еврейское влияние ясно проявляется и в коммунистическом движении».[424]

Среди обилия печатного пропагандистского материала, распространявшегося в Восточной армии, необходимо упомянуть брошюру главного управления СС под названием «Недочеловек», предназначавшуюся специально для немецких войск в СССР и вышедшую в свет в 1942 году. Одной из центральных идей этого «сочинения» был тезис о «еврее-комиссаре»: «На этот раз еврей… сделал самого себя офицером, комиссаром, главным руководителем недочеловеков… Евреи – олицетворение дьявола». Соответственно этому русские являлись только «инструментом в руках вечного жида», а народы Востока – «грязными, монголоидными, скотскими ублюдками». Брошюра получила широкое распространение и в Германии, ее свободная продажа в рейхе сократилась благодаря стараниям Геббельса только в 1943 году.[425]

Юстиция вермахта, отмечает Манфред Мессершмидт, не наказывала преступления, если они не подвергали опасности дисциплину войск. Убийство квалифицировалось как нарушение порядка только тогда, когда оно совершалось самовольно. «В атмосфере, созданной общими приказами, собственными воззрениями и настроем юстиции вермахта, убийцы могли чувствовать себя «невиновными», потому что они действовали в согласии с желаемой целью». Следовательно, «между официальной линией руководства вермахта и сухопутных войск, которая часто преподносилась солдатам в виде клише о необходимости экзекуций большевистских элементов, прежде всего евреев, и сознанием того, что убийство евреев практически не подвергалось уголовному преследованию, существовала тесная связь». Один из военнослужащих оправдывался перед судом 187-й дивизии тем, что право расстрелять «этого еврея» он вывел «из того, что все евреи на Востоке, насколько мне известно, уничтожены. В более крупных городах было убито по 10 тысяч и более евреев. Если человек трижды заявлял, что он еврей, то он должен был исчезнуть. Если бы я довел его до компетентного учреждения, он был бы убит там».[426]

Но, думается, не только и, может быть, не столько эти факторы превращали солдат в «добровольных исполнителей Гитлера». Немецкий исследователь Ханнес Геер различает категории «диспозиции» и «ситуации», считая диспозицией прежний опыт, настроения и влияния, которые офицеры и солдаты принесли с собой на войну из мирного времени. Диспозиция меняется под воздействием ситуации – познаваемой опытным путем действительности войны, – макромира войны, а также микромира фронтовой повседневности в войне на уничтожение. Эта ситуация активизирует и актуализирует принесенный с собой диспозиционный материал, превращая его в решающие для действий образцы поведения.[427]

Нельзя не согласиться с мнением Геера о том, что приказы командиров лишь дали солдатам возможность использовать уже имевшийся деструктивный потенциал: «Жажду убийства и садизм, бесчувственность и сексуальные извращения нельзя было сформировать по приказу, большая часть войск принесла их с собой». Этот способ ведения войны миллионы немцев в предвоенное время не только выбрали как политическую программу, но и коллективно создали его. Революционные действия и воинствующие стачки левых в сочетании с путчами и политическими убийствами, совершавшимися правыми силами, определили и узаконили насилие как средство политики. «Особый вклад вермахта в эту историю насилия состоял в том, что он развивал в доктрине тотальной войны модель решения внешних кризисов и подготовил ее применение».[428]