— А он прочтет? — поинтересовался Рамон.

— Да. Но давай о другом. — Ты знаешь, почему пал город?

Рамон припомнил риторику отца Сигирика:

— Господь снизошел к неустанным молитвам…

— Брось — фыркнул герцог. — Никто не подслушивает.

— Откуда ж мне знать?

— В столице умер король, не оставив наследника. И тот, кто вел сюда войско, узнав об этом повернул назад — престол показался ему интересней, чем битва за город. Узнав об этом, наместник бежал… говорят, кроме него никто не знал про тайный ход. — Авгульф пожал плечами. — Может, врут, может, правда. Словом, наместник сбежал, никого не поставив в известность. А тот, кто был его правой рукой, узнав о бегстве господина, приказал открыть ворота.

— К чему ты клонишь?

— К тому, что у господа странное чувство юмора. Человек, у которого ты гостил третьего дня, был тем самым открывшим ворота.

Рамон присвистнул. Герцог кивнул.

— Он говорит, что счел это единственным разумным выходом — да ты сам видел, что творилось в городе. Но кто знает, что на самом деле у него за душой?

Рамон поморщился.

— Господин, прости, я воин а не доносчик.

— А я и не прошу доносить. — усмехнулся Авгульф. — Я только хотел сказать, что надеюсь, ты и впредь не утаишь от меня то, что сочтешь важным. Ступай. И спасибо тебе.

Они долго молчали думая каждый о своем. Наконец, Рамон оглянулся:

— Поехали?

Эдгар кивнул, протянул руку помогая выбраться. Рамон принял поводья, снова подошел к краю обрыва, заглянул вниз. Брат подхватил его под руку.

— Не дергайся. — Усмехнулся воин. — В этот год со мной ничего не случится.

Он вскочил в седло, тряхнул волосами:

— Догоняй. Спорим, я быстрее?

Эдгар проглотил словцо, не подобающее его будущему сану, и пустил коня вскачь.

Корабли Эдгару не понравились. Когда-то, еще мальчишкой, он любил слушать рассказы о чужих странах и диковинных людях. Корабли в этих рассказах именовались не иначе как «быстроходные», а то и «величественные», и Эдгару невольно представлялось нечто стремительное и грациозное, подобное по красоте породистому скакуну. Низкие, тяжелые, с круглыми, словно надутыми изнутри боками суда настолько отличались от его фантазий, что юноша почувствовал себя обманутым.

— Это плавает? — протянул он, разглядывая огромные просмоленные бока и ряды торчащих весел.

— Иногда тонет. — хмыкнул Рамон.

— Типун тебе на язык. — ученый осенил себя священным знамением.

— Каков вопрос, таков и ответ. — Молодой человек рассмеялся. Посмотрел на кислое лицо брата, и стал серьезным:

— Это торговые корабли. А купцы — народ осторожный. Так что это самый надежный из вариантов. И довольно быстрый. Две недели — и мы на месте.

Эдгар с сомнением покачал головой, вздохнул:

— В конце концов, все в руке божией.

— Истину глаголешь. — Фыркнул воин. — Тут рядом город. Если хочешь, пошлю человека в запастись выпивкой. Будешь всю дорогу или в стельку или с похмелья — в любом случае, думать о том, сколько воды под ногами будет некогда.

— Не надо.

— Многие так и делают.

Эдгар снова вздохнул:

— Я бы предпочел предстать перед господом в здравом уме.

— Типун тебе на язык. — Рамон хлопнул брата по плечу. — Что ж, будешь единственным трезвым человеком на корабле, не считая команды. Потому, что те, кто не пьет от страха, напьются от скуки. А человека в город я все же пошлю — Хлодий вон тоже зеленый бродит, а Бертовин точно не подумал для него вина припасти.

— «Тоже» — невесело усмехнулся Эдгар. — Что, так заметно?

— Мне заметно. Другим — не уверен. Не бери в голову. Бояться не стыдно. Стыдно, когда страх берет верх над разумом.

— Мне кажется, что ты ничего не боишься.

Рамон поджал плечами:

— Я уже плавал и туда и обратно. Как видишь, жив-здоров.

— Я не о том.

— Я понял. — молодой человек помолчал. — Свое я уже отбоялся. В ту ночь когда погиб Авдерик и потом, когда понял, что… Что «все мы смертны» — плохое утешение, когда знаешь, сколько тебе отведено. Было так плохо, что порой казалось — лучше бы я погиб в том же бою, вместе с братом. Потому что так жить — невозможно… невозможно, когда жизнь превращается в страх, а мне казалось тогда. что отныне так и будет… все то время, что мне отведено. А потом… не знаю, что случилось… вдруг стало очевидным, что у меня есть время либо на жизнь, либо на страх. И я выбрал жизнь.

Поначалу все шло именно так, как и предрекал Рамон. Набившиеся в трюмы кораблей люди, кажется, даже не стали дожидаться, пока те отчалят. Мигом сбившись в группы — господа с господами, простые ратники с себе подобными, слуги своей компанией, пассажиры начали заливать вином то ли страх, то ли скуку. Хуже всего оказалось то, что уединиться на корабле было невозможно, и волей-неволей Эдгару приходилось слушать нестройное пение, цветистую ругань, а периодически и наблюдать за драками… Однажды он попытался вмешаться, мол, воинам нечего делить и лучше бы приберечь пыл для язычников. Синяк под глазом довольно быстро привел ученого в чувство, отбив желание лезть не в свое дело. Рамон принес с палубы ведро ледяной забортной воды, и они вместе долго возились с примочками. Ткань моментально грелась, Эдгар шипел, Рамон хохотал — мол, нашел место и время читать проповеди.