Солнце поднималось все выше. Дела шли своим чередом: на поле выросли шатры, затрепетал на ветру красный с серебром стяг. В котле над костром булькала похлебка. От запаха подводило живот, но приниматься за еду, пока не вернутся Рамон с Бертовином было негоже. К тому же, судя по солнцу, ждать оставалось недолго.

Поначалу никто не понял, откуда раздался крик. Хлодий вскинулся, оглядываясь: через поле бежал деревенский мальчишка, несся изо всех сил, словно зайчонок от гончих. Но погони за ним не было. Оруженосец вскочил было — нога тут же дала о себе знать — зашипел, приказал оказавшему поблизости воину узнать, в чем дело. Тот сбежал навстречу парнишке, перекинулся парой слов, взяв за руку, повел в лагерь. Хлодий взглянул на разом посурововешее лицо солдата и медленно поднялся. Кажется, ничего хорошего ждать не приходилось.

— Там… — мальчишка всхлипнул. — Там в деревне чужие… тятька велел бежать сюда со всех ног, мол, если найду кого, рассказать. Сказал, должны помочь.

Хлодий на миг изумился — откуда мужики знают, что за помощью нужно бежать сюда. Потом вспомнил, что вчера Рамон со своими людьми здесь уже был — тогда, наверное, и сказал. Впрочем, сейчас это неважно, важно другое.

— «Чужие» — такие как мы, или…

— Нет, они по лесам бродят. Те, кто не хочет, чтобы вы здесь были. Да только от них ни вашим, ни нашим спасу нет — как придут, так оберут подчистую. Да еще и покуражатся вволю.

— Много их?

— Полдюжины.

— Полдюжины? И вы их дрекольем встретить не можете? Чтобы второй раз не посмели прийти?

— Что ты от мужичья хочешь? — Вмешался кто-то из солдат. — Да они от одного вида меча поди в штаны готовы наложить. Лучше скажи, что делать будем? Господина ждать?

Первой мыслью было согласиться. Подождать Рамона, пусть он решает. Господин всегда знает, как правильно поступить, и никогда не ошибается. Самому Хлодию до него, как до неба, и… И что теперь, всю жизнь оглядываться сперва на Рамона, потом на отца, потом еще на кого-то старшего, мудрого и всезнающего? Рыцарь сказал «останешься за старшего», хотя рядом были люди и старше и опытней. Получается, он верил в своего оруженосца? Верил, что случись что, тот сможет что-то решить? Тогда выходит, что дожидаться господина, значит подвести эту веру. Но что если врагов больше полудюжины? Если под неумелым командованием оруженосца кто-то из своих будет ранен, или того хуже, погибнет?

Хлодий потер разом занывшее бедро. Лучше пусть нагорит за самоуправство, чем за бездействие. Что до остального — тому, кто выбрал меч, глупо надеяться умереть в своей постели. Они все, и сам Хлодий в их числе, знали, на что шли. Значит, пусть так.

— Ждать не будем. Надеть броню, и в седла.

— Сам в седле усидишь?

— Придется. Если нет — меня не ждать. Сперва дело, потом все остальное. — он обернулся к мальчишке. — Деревня где?

— Там. — Махнул он рукой.

— Мы вчера там были, найдем. — Вмешался один из воинов.

— Хорошо. Малец, ты тут останешься. За едой пригляди. И если господин вернется раньше нас — расскажешь, что к чему. — Все это Хлодий говорил уже торопливо влезая в доспех. Волнение даже на миг заставило забыть о раненой ноге, но оказавшись в седле, юноша едва не взвыл. Стиснул зубы — выдержит. Должен выдержать. Долг господина — защищать своих подданных, и когда эта земля станет его — как править зная, что не сдюжил с самого начала?

Хлодий не запомнил дорогу, и даже не успел понять, сколько времени она заняла. Не грянуться оземь со всей дури, и не заорать в голос — вот две вещи, которые на самом деле имели значение. Плохой из него воин, если из-за такой ерунды темнеет в глазах, а когда дело доходит до боя, то не остается даже времени на то, чтобы перевести дух и вынуть из меч из ножен.

Впрочем, происшедшее в деревне трудно было назвать боем. Избиение — так будет вернее. Что это за бой, когда нападающих почти вдвое больше? Троих уложили на месте, пикнуть не успели, оставшиеся побросали оружие, сдаваясь на милость победителей. Впряженная в нагруженную телегу лошаденка дернулась было, но пробежав с десяток саженей встала, хлеща хвостом по спине. Хлодий посмотрел на разбросанный в пыли нехитрый деревенский скарб, перевел взгляд на столпившихся мужиков:

— Где чье добро помните? Разбирайте.

Проку с передушенных курей немного, но хоть на суп сгодятся. Среди разношерстного барахла, что крестьяне мигом потащили обратно в дома, помимо еды нашлась и домашняя утварь и даже богато вышитые женские рубахи, что хранятся на дне сундука, переходя от матери к дочери, и надеваются только на праздники. Хлодий брезгливо поморщился: хуже сорок каких, тащат, что поярче а зачем — бог его знает. Кивнул своим:

— Кошельки с них соберите. Нечего добру пропадать.

— Они эти кошельки здесь набили. — Крикнула какая-то женщина. — Наше это.

Хлодий окинул взглядом толпу, углядел бабенку, что старательно пряталась за спину кряжистого мужика. Чистая, целая одежа, а на мужике так и вовсе сапоги. Хотя какая разница, впрочем, насколько зажиточны те, кого ограбили?

— Староста где? — поинтересовался юноша.

Тот самый, кряжистый, в добротных кожаных сапогах растолкал толпу, поклонился.

— Мой господин хотел сегодня поговорить с тобой об оброке и барщине. Я сочту деньги прямо сейчас, при всех, и ты скажешь ему, сколько отнять от назначенного оброка.