Равного этому пейзажа Руместан не мог вспомнить даже в своем родном Провансе. Не мог он вообразить себе и большей полноты счастья. Ни забот, ни угрызений совести. Для него перестало существовать все: верная и верящая ему жена, надежда на отцовство, предсказание Бушро насчет Ортанс, неблагоприятное впечатление, которое произведет повсюду появление в «Офисьель» декрета о назначении Кадайяка. Вся судьба его была в руках этой прелестной девушки; недаром сейчас в ее глазах отражались его глаза, ее коленки обхватывали его колено. Голубая вуаль зарозовела от румянца ее щек. Держа его за руки, она напевала:

Они мчались, словно подхваченные ветром, лента дороги разматывалась все быстрее, кругозор расширялся, и перед ними открывалась полукружием необъятная равнина с озерами, селами, а еще дальше меняли окраску в зависимости от расстояния горы: отсюда начиналась Савойя.

— Как прекрасно! Как величественно! — говорила певица.

А он шептал:

— Как я люблю вас!

На последней остановке снова появился Бомпар — он с весьма жалким видом вел своего коня под уздцы.

— Удивительная животина… — сказал он и ничего больше не прибавил, а на вопрос дам, не упал ли он, ответил — Нет… Открылась моя старая рана.

Рана? Где и когда он был ранен? Он никогда об этом не упоминал, но с Бомпаром всегда можно было рассчитывать на какую-нибудь неожиданность. Ему дали место в коляске, коня, кстати сказать — смирнехонького, спокойно привязали сзади, и все направились к замку Баярда — две его плохо реставрированные башенки, напоминавшие перечницы, уже виднелись на плоской возвышенности.

Навстречу им вышла служанка, хитрая жительница гор, состоявшая при старом приходском священнике, которого послали «на покой» в замок Баярда с обязательством обеспечить туда свободный доступ туристам. Когда появляются посетители, если только это не какие — нибудь важные птицы, священник с достоинством удаляется в свою комнату. Но, оказавшись тут в сугубо частном порядке, министр отнюдь не собирался открывать свое инкогнито, и служанка, нараспев произнося заученные фразы, показала им, как самым обыкновенным посетителям, все, что осталось от старинного замка рыцаря без страха и упрека, покуда кучер расставлял привезенную для завтрака снедь в беседке садика.

— Вот здесь старинная часовня, где добрый рыцарь каждое утро и каждый вечер… Попрошу дам и господ обратить внимание на толщину стен.

Но они ни на что не обращали внимания. В помещении было темно, свет проникал сюда из бойницы на уровне сеновала, устроенного между балками, и они натыкались на кучи мусора. Нуме, державшему под руку свою малютку, наплевать было на рыцаря Баярда и его «досточтимую матушку, госпожу Элен дез Альман». Им надоел этот запах старья, и когда г-жа Башельри, желая проверить, гулкое ли эхо в сводчатой кухне, запела последнюю песенку своего супруга, песенку, откровенно говоря, забористую: «У меня это от папы, у меня это от мамы», — никто не возмутился, наоборот, все развеселились.

Но когда они вышли из замка, когда им подали завтрак на массивном каменном столе и первый голод был утолен, мирное великолепие развернувшегося перед ними кругозора — долина Трезиводана, высоты Бож, суровые контрфорсы обители Гранд-Шартрез и состав- аявшийконтраст с этими крупными масштабами маленький, расположенный террасками фруктовый садик отшельника, всецело посвятившего себя богу, своим тюльпанным деревьям, своим пчелам, — все это вызывало у них ощущение чего-то значительного и вместе с тем кроткого, похожего на глубокую душевную сосредоточенность. За десертом министр приоткрыл путеводитель, чтобы освежить память, и заговорил о Баярде, о «бедной его матушке, которая плакала от горя и нежности», когда ее сын-отрок, уезжавший в Шамбери, чтобы стать пажом герцога Савойского, гарцевал на гнедом коньке перед северными воротами, на том самом месте, куда сейчас ложится величественная и зыбкая тень главной башни, как призрак исчезнувшей древней твердыни.

Нума прочел им благородные слова, которые г-жа Элен сказала на прощание сыну:

— «Пьер, друг мой! Наказываю тебе прежде всего любить и бояться бога и стараться служить ему так, чтобы никоим образом не прогневить его».

Стоя на террасе замка, Нума простер руку по направлению к Шамбери:

— Вот что надо говорить детям, вот что все родители, все учителя.

Тут он остановился и хлопнул себя по лбу.

— Моя речь!.. Да вот же она, моя речь!.. Я нашел ее… Великолепно! Замок Баярда, местное предание… Две недели ищу… А она тут как тут!

— Перст божий! — в восторженном порыве вскричала г-жа Башельри; впрочем, в глубине души она находила, что конец завтрака получился слишком серьезный.

— Какой человек! Какой человек!

Малютка тоже, казалось, была крайне взволнована. Но впечатлительный Руместан не обращал на это внимания. Слова оратора уже закипали в его уме, в его груди, и сейчас он весь был поглощен одной мыслью.

— Лучше всего было бы, — говорил он, что-то ища глазами вокруг себя, — если бы я мог пометить речь сегодняшним числом и указать место — замок Баярда.