Шрифт:
Ну где же ты, Лен?! Я так замерз, я одинок, я так тебя жду!
Пусто в детском городке, сыплет мелкий снег, налетает порывами ветер. Осень, осень совсем.
И вот она! Идет по тротуару, закутавшись в черный широкий шарф, спрятав лицо от холодного ветра. Торопится. Видимо, что-то серьезное задержало ее, но ничего, она пришла, и, значит, я не пропаду.
– Привет, Лен, наконец-то!
– Привет!
Она поднялась по лесенке, согнувшись, влезла в маленькую избушку. Устало присела на пластмассовый ящик из-под пепси-колы.
– Фу-уф, запарилась! Долго ждешь?
– Почти час, Лен. Что случилось?
– Да мать стирку устроила, а пакет же под ванной, еле удалось вытащить. Даже не пробила, так покурим.
– Угу.
Я уже потрошу папиросы, табак летит на доски пола. Ленка вынула из-под пуховика целлофановый пакет, развязала, мнет сухую траву, измельчает.
– Скорее бы лето, блин! – говорю. – Сходим на опытное поле… Там когда брать можно?
– В июле уже ништяк, – отвечает Ленка. – Дай я тоже забью. По паре косяков хватит?
– Не знаю, шалу эту еще не курил – ты же пылью баловала.
Быстро приготовляем четыре косяка. Ленка раскурила первый. Глубоко, в несколько приемов, затянулась, передала мне. Да, надо запасаться травой, если б не Ленка, я бы просто сдох здесь, в этом чужом пока мне городе.
– Нет, так слабая. Из нее кузьмича ништяк пожарить или манаги сварить. Давай паровозик.
Вставляю папиросу угольком в рот, дую, Ленка ловит густой, желто-зеленый дым своим ртом. Потом меняемся.
– Что, пиво выпил уже?
– Угу. Ждал тебя, хлебал со скуки. Хорошо, что пришла все-таки, Лен…
– Как я могу не прийти, что ты? – И она смотрит на меня теплыми, красивыми глазами, мне становится так хорошо, так спокойно… Она, она рядом, она со мной…
– Ленка…
Она улыбается. А вокруг ветер, снег; редкие, хмурые прохожие куда-то спешат, проклинают погоду, мучаются от забот и проблем. Нам хорошо, мы сидим в избушке вдвоем, укрытые от всех, спрятавшиеся хоть на время от этой серой и беспонтовейшей жизни.
– Лен, а давай на дискотеку сходим, в «Юности» сегодня будет. Давай?
– Ну, давай. Сейчас зарядимся… цепанет… Взрывай второй.
1996 г.
Художник
Дело к вечеру. Наползает холод, из труб валит густой и едкий угольный дым. Голые деревья, торопливые прохожие, автомобили. Ничего не хочется, никаких мыслей в голове, просто надо куда-то идти, вдыхать дым, смотреть на дома, перешагивать лужи. Багровая полоса на самом краю неба. Вот-вот стемнеет. Скучно.
Вижу пьяного. Он сидит на асфальте около бетонной плиты автобусной остановки. Голова на коленях, лицо спрятано, грязные руки запутались в волосах. Домашние тапочки на ногах, красный, знакомый, с масляными пятнами свитер. Ха, да это же художник Димыч сидит!
Я закурил, подошел, потряс за плечо:
– Димыч, эй!
Руки разжали голову, заросшее, серое лицо поднялось с колен. Бессмысленный взгляд мутных глаз, мокрая борода.
– Акуаа-а… пото-аа…
Я присел на корточки.
– Димон, ты чё? Ну и нагрузился ты!
Глаза его блуждают, непонятные слова текут изо рта:
– Якау-у… пото-аа… дамо-а…
– Чего?.. Давай-ка пойдем! Поднимаемся, Димыч. Во-от…
Он легкий, сухой, послушный. Мы уже на ногах. Потихоньку пошли.
– Давай, Димыч, до дому, до хаты. Ты чё? Трезвяк же! Ты чё?.. Давай-давай, не вались…
– Дава-ааа…
Не хватало еще вытрезвителя. Потом бегай выкупай.
– Давай, Димыч, давай!
Ну и, конечно, патруль навстречу. Трое молодых здоровенных парней, двое в форме, один в цивильном, но с рацией. Сейчас загребут Димона, да и меня в придачу.
– Так, остановились! – приказывает главный, по погонам – сержант.
Я послушно останавливаюсь, изо всех сил держу сползающего на землю Димыча.
– Куда топаем?
– Домой.
– Хорошо попили?
– Я не пил, я трезвый, друга веду…