Это смертоносное растение совсем недавно было привезёно от «перьеголовых» аборигенов мореходом Кристобалем, по прозвищу Чёртов Колумбиец (в узких флибустьерских кругах его ещё называли «Проблемой семи морей», за то, что он первым спровоцировал конфликт между кланами «Краснолицых» и «Бледнокожих», негативно повлиявший на общее развитие морских перевозок между Старым и Древним Светом). Листья растения первое время использовались исключительно для стопроцентного уничтожения всякой живучей нечисти, вдыхавшей выделяемый им смертоносный дым у позорного столба. Это уже гораздо позже недобитая «нечисть» догадалась «скуривать» отраву обычным обывателям, мстя им за прошлое (но в данный момент – настоящее).

Палачи привязали приговорённого злоумышленника к возвышавшемуся над дровами позорно-искупительному столбу и, подбоченясь, встали по бокам от жертвы, чтобы все могли рассмотреть, какие они суровые и непреклонные ребята.

На передний план вышел судья инквизиторского трибунала: тощий и бледный, словно физическое олицетворение самой «старухи с косой», кардиган Квазиморда. Обведя блёклыми бесцветными глазами притихшую толпу, Квазиморда кивнул палачам. Те стянули мешок с головы приговорённого и с чувством собственного палаческого достоинства неспешно спустились с поленницы вниз. Народ увидел лицо привязанного к столбу человека и ахнул – это была чудовищной красоты женщина. Несмотря ни на что: ни на полное отсутствие косметики, ни на чёрные круги под глазами, преступница и еретичка была чертовски хороша.

– Чур-боже меня тоже! – проморгав, проговорил колдун и нервно сглотнув. – Что это за прекрасная незнакомка?!

И тут, отвечая на его вопрос, Квазиморда зачитал приговор, по которому становилось всё понятно (но мы-то с вами понимаем, что инквизитор не отвечал на вопрос колдуна, просто у них так случайно совпало).

– Это, если кто не в курсе, лжепровидица Несмеральда! Она признана судом святой инквизиции опасным преступником и еретиком, – читал суровый судья. – Её лжепророчества носили явный эвентуальный умысел и сопровождались неоднократным пенитенциарным рецидивом. В частности, она под давлением аргументов и фактов пытливых умов наших следователей призналась в том, что высказывала на людях свои кощунственные лжепророчества. Так, она заявила, что «коррупция и самодурство исчезнут на земле только ко Второму Пришествию», тем самым подвергнув сомнению церковные догмы и саму возможность «Второго Пришествия». Также ей вменяется в вину попытка создания преступно-дьявольской секты «Профсоюз» для защиты прав потребителей, производителей, долгожителей и других рабов. По совокупности преступлений Несмеральда приговаривается к пожизненному сожжению, – Квазиморда ещё раз обвёл взглядом сразу поникший народ и встретил только три ответных взгляда (кому они принадлежали, надеюсь, объяснять не надо). – Итак, есть ли у кого сказать слово в защиту преступницы?

Что-то возразить замглавы Ордена Иезуверов никто не решился, хотя.

– У меня, у меня есть что сказать! – неожиданно (и для себя тоже) поднял руку Василевс и удивлённо уставился на свою пятипалую предательницу.

Цыган попытался его одёрнуть, но, обычно осмотрительный, Василевс Премудрый на попятную не пошёл, руки не опустил, лишь только трость свою уменьшил до размеров зубочистки и спрятал в другом кулаке.

– Выйди сюда человек, которому есть что сказать! – пригласил его на эшафот удивлённый инквизитор, на его судейской практике такую неслыханную отвагу перед их строгой и благочестивой инквизицией проявили в первый, и, он надеялся, в последний раз.

Услышав приглашение взволнованный колдун и тут не остановился. Подобрав полы плаща, чтобы пробраться через толпу к Квазиморде Василевс улыбнулся товарищам.

– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, – шепнул ему напоследок Сероволк.

– И я. надеюсь! – ответил Премудрый. – А если всё-таки не вернусь, прошу считать меня военкомом, – невнятно пробубнил колдун и покинул оставшихся в толпе товарищей.

– Что он сейчас сморозил? – переспросил цыган у Царевича.

– Я тоже, не понял, о чём это он, – пожал плечами Иван. – Вернётся, спросим.

– А если не вернётся?

– Что ж, будем считать его, кем он там хотел, кажись, военкомом, посмертно.

(Если кто и здесь не в курсе, у них «военкомами» величали посмертных героев, которые до последнего вздоха не покидали передовую, то есть всё как у нас).

Тем временем, Премудрый добрался до эшафота, с которого на него мрачно поглядывала приговорённая провидица.

– Что ты хотел нам поведать, уважаемый? – спросил инквизитор, когда Василевс остановился рядом с ним. – Только обещай говорить голую правду, нелицеприятную правду, одну лишь правду и ничего кроме правды! Аминь!

Э-эм, да! С такими запросами, господа хорошие, мне, может, и вовсе не начинать прения сторон, подумал колдун, но вслух сказал иное.

– Хорошо! Обещаю говорить только голую нелицеприятную правду и ничего кроме голой нелицеприятной правды!

– Замечательно! Теперь можешь говорить!

Колдун нашёл глазами своих спутников, которые знаками показывали ему не менжеваться, затем посмотрел на прекрасную провидицу, которая хоть и впервые видела его, но тоже следила за его действиями с немалым интересом и начал говорить «голую правду».

– Я колдун! – сказал Василевс первую правду, и народ по привычке дружно ахнул, а колдуна прорвало: – Да, колдун я и маг, и что же?

Разве маг алхимичить не может? Разве звёзды читать негоже? Разве числа слагать не множить? – все, включая Несмеральду, пытались уловить смысл говоримого Василевсом, но у них это получалось довольно слабо.

Только Квазиморда знал о чём речь, но не вмешивался, сам виноват, что насчёт «голой нелицеприятной правды» заикнулся.

– Я волшебник, друид и знахарь! – продолжал резать правду-матку Василевс. – А друзья мои вор и пахарь! Я с бродягами жарю спирт! На спирту том колба стоит! А у вас инквизиторов дуболомных, иезуверов орда узколобых! Они все у вас эти. готики! Друг по дружке стреляют «дротики»! – инквизитор поморщился, но не перебивал: покамест колдун говорил «только правду» и, из песни слов не выкинешь, «ничего кроме правды». – И зря делитесь вы на касты! Вы ведь все, как один, «папуасты»! Ну а псы ваши иезуверы! По повадкам и по манерам, я сказал бы, да здесь есть женщина, жертва вашей алчной военщины! А ещё я знаю такое! Вас самих всех за это «закроют»!