Джентльмены, подхватив труп, вынесли его из аппаратной. Далее спустили по лесенке, держа под руки — как двое гуляк своего перестаравшегося товарища. И в машине товарища Протея отправили не в багажник, а на заднее сиденье, сунув ему в рубаху — для подпорки головы — линейку.

— Куда сейчас, Холмс?

— На Чэйнсери-лэйн живет выходец из Центральной Азии, повар и по совместительству великий шаман Уолодька. Из очень дикого племени, которое кушает даже туристов. Благодаря своему сомнительному прошлому Уолодька умеет говорить с покойниками.

— С трупами?

— Нет, он вызывает души предков. Но, я думаю, сейчас мы изрядно облегчим ему задачу. Ничего вызывать не надо, все рядом.

Уолодька оказался мужчиной с изрядным брюшком и круглыми щеками, заслоняющими уши.

— Гюн айдын, бай башкан, — приветствовал Холмса шаман, ударяя в бубен. Не удивился он и двум другим вошедшим. — Маленьки женщын по спине бегать надо? Чобан-кебабы кушать будем, а?

— Пусть маленькие женщины побегают где-нибудь в другом месте. Мне люля-кебаб, только не приправляй его выделениями молодой саранчи, мистеру Уотсону — плов. Надеюсь, такое твое блюдо не нуждается в проверке жизнью и смертью. Товарищу Протею пока ничего не надо, пусть полежит спокойно.

Пока джентльмены жевали, повар-шаман, прихлебывая из пиалы и приговаривая: «Кто чаю не пьет, того понос проберет», рассказывал, как был изгнан из своего племени. Оказывается, соплеменники избавились от него, потому что он слишком много занимался колдовством и редко виделся с женой — как сказал вождь: «Наш шаман любит ее левою ногой».

После сытного обеда Холмс поставил задачу Уолодьке — допросить покойника с пристрастием. «Передай ему вначале, что им очень интересуются на этом свете». Шаман кинулся исполнять. Первым делом Уолодька с полчаса кипятил какое-то варево, источающее запах несъедобных грибов. И пил его мелкими глотками, принимая все более осоловелый вид. Однако, когда склоненная голова готова была ударить ковер, Уолодька взвился, как куропатка. Колотя босыми пятками по полу и жирными ладошками в бубен, он пошел в какую-то странную присядку.

— Как называется этот танец? — решил уточнить Уотсон.

— Подлинный танцор танцует только свой собственный танец, — с видом знатока отозвался Холмс.

— А кроме чистого искусства он чего-нибудь демонстрирует? — засомневался Уотсон.

— Не помню, кто сказал и сказал ли вообще, что искусство — зеркало жизни. В конце концов, почему нет? Уолодька смотрит в одно зеркало, а мы с вами, Уотсон, в другое. И какое из них кривее?.. Товарищ Протей был предан своему делу. Преданность делу наверняка запечатлелась в различных слоях его памяти: образной, мотивационной и прочих. Так называемая эфирная аура, известная нам по убедительным описаниям теософа Лидбитера, может, и представляет собой слабое магнитное поле, что источается памятью. Вернее, веществами, которые ее образуют и, очевидно, разлагаются у покойника не сразу, помаленьку. Поле ничтожное по силе, но вполне воспринимаемое чувствительными натурами вроде Уолодьки.

Тем временем шаман закончил активную часть танца, напоминающую фокстрот, и, поводя руками, как балерина из «Лебединого озера», стал вещать.

— Неживой человек просит не беспокоить его, угрожая местью демонов Преддверья. Я держу его и не даю уйти. Но великий багровый дух хочет заступиться за него.

И тут началась кутерьма. Ударяемый и удушаемый невидимыми руками Уолодька стал кататься по полу, рычать, изрыгать страшные ругательства, носящие характер сексуальной истерии, в том числе не тему желаемого полового сношения с мамой мистера Холмса — миссис Хадсон. К тому же шаман несколько раз, от напряжения, сильно ухудшал воздух. Но у Холмса не дрогнул ни один лицевой мускул.

— Нельзя ли как-нибудь помочь несчастному? — поинтересовался Уотсон.

— Не стОит, чтобы мы ни делали, все равно только напортим.

И вдруг поединок с невидимой силой закончился. Уолодька лежал на полу, слабо икая.

— Ну, кто кого победил? — слегка взволновался Холмс. — Он?

Уолодька помотал изнуренной головой.

— Вничью?

— Я, бай башкан. Со счетом «два-один» однако… Каждый день, перед восходом солнца на напорной станции в Ист-Энде в воду Лондона выдавливается сок демона — великого черного демона с собачьей головой.»

После зачтения Владиславский почему-то спросил, в одной ли квартире жили молодые Холмс с Уотсоном. Немного огорчился, узнав, что жилплощадь разменяли еще их родители. Но пакет со 150 000 в мои ждущие руки перекочевал. Причем без расписки, поскольку «взгляд у меня ласковый, вызывающий доверие». Вот такую странную фразу Антон отпустил в оправдание своей небрежности.