В моей голове даже сохранилась такая картинка — на экзамене, где я обречен на муки и пытки, личность нездешней наружности лопочет на вьетнамском диалекте: «това-рися Ленин и това-рися Крул-ски вдва-ем меч-тали о проли-тарски лево-рюци», а товарищ Сухоруков только сладостно кивает и приговаривает: «Правильно, товарищ Фан Вам». Конечно же, преподавателю льстило, что слушать его лекции, оторвавшись от своих АКМов и борьбы с агрессорами, явился из далеких джунглей даже Фан Вам. А меня Сухоруков ел поедом за какой-то седьмой съезд КПСС, который в моем мозгу скрестился с восьмым. Впрочем, это я сейчас такой обиженный, а тогда вполне сочувствовал Фан Ваму, потерявшему в боях ногу по самые яйца.
Страничку из моей рукописи пенсионер-съездовед тоже прочитал. Кажется, эту.
«— Мне удалось засечь след «товарища Протея», Уотсон.
— Неужели, Холмс?! Я не верю своим ушам.
— Его видели в пивной, в Тилбери, в компании с местным профсоюзником. Он был опознан, потому что добавлял в пиво водку для получения так называемого «ерша».
— Worsh (уорш)? Какое странное название! Почему этот "товарищ" так старается быть замеченным? Сапоги, пиво с водкой… Однако, если мы поторопимся, то успеем на четырехчасовой поезд.
— Уотсон, Уотсон. В доброй старой Англии всеобщая стачка, первая, может быть, со времен Уильяма Нормандского; даже когда рабочий день длился по 16 часов затеять такое и в голову никому не приходило. Ах да, чуть не забыл, тогда не было профсоюзов.
— Зато было много виселиц для тех, кто отлынивает от работы, — добавил Уотсон. — Так мы торопимся на поезд или нет?
— Мы поедем на автомобиле шведской фирмы «Вольво». Четыре цилиндра, двадцать четыре лошадиные силы, то есть примерно шесть носорожьих, скорость огибания пространства-времени до 60 миль в час.
Холмс поискал в шкафу, но так и не нашел свой револьвер.
— Мама, что ли, спрятала… одно только малайское духовое ружье, которое она считает флейтой. Уотсон, у вас нет какого-нибудь оружия?
— Последнее время я ношу с собой в саквояже укороченный зулусский ассегай. Папин трофей — со дня победы наших пулеметов Гатлинга над африканской дикостью.
Холмс и Уотсон вышли на Бейкер-стрит, где мрачный забастовщик в кепке спросил их:
— Почему я работаю, но ничего не имею?
— Не тем местом работаете, — отразил Холмс.
— А почему вы не трудитесь? Труд должен быть первейшей потребностью, — напомнил прохожий.
— Это очень индивидуально.
Тогда угрюмый тип прошелся по начищенным штиблетам джентльменов.
— Если вы меня не извините за это, я погуляю но вашим котелкам, — предупредил он.
Уотсон хотел вытащить перчатку и отхлестать наглеца по щекам, но Холмс остановил друга, показав на следующую порцию забастовщиков: «Они тоже захотят попросить прощения.»
Через полтора часа два джентльмена, покинув кабину модели «Якоб», вошли в паб.
— Где мы можем найти мистера Ривса, любезный? — спросил Уотсон у красноносого человека за стойкой.
— На бороде, — неучтиво ответил иностранной прибауткой трактирщик и отвернулся.
— Послушайте, синьор помидор, не соблаговолите ли… — иронически выступил Уотсон, но трактирщик, не оборачиваясь, отрезал:
— Товарищ помидор. Он тоже красный. А теперь советую оказаться по ту сторону двери.
— Но, может, хоть кружечку пивка принесете?
— Тебе надо, ты и неси, — не оставил никаких надежд мужчина.
— Почему такой пролетарский голос и манеры ирландского каторжника? — встрял Холмс. — Вы же частный собственник и вам есть что терять.
— Эту стойку сраную?! Fuck you, shit. Я стану начальником госпивной и не надо будет заботиться о том, чтоб купить подешевле да продать подороже. План будет. Понял ты, временный. А теперь чеши отсюда.
— Дай нос, — неожиданным образом отозвался Холмс. Хозяйчик пивнушки от изумления икнул.
А джентльмен вдел свои пальцы в ноздри мужчины и, потянув на себя, трахнул своим высоким лбом в его приземистый — приемом, распространенным у сицилийских разбойников. Хозяйчик опрокинулся назад и, ударив стену, ненадолго обмяк. А когда снова ожил, то взгляд его из орлиного стал воробьиным.
