Шимон... Прости, никак не могу привыкнуть, что ты Семен. Покажи мне хоть одного адекватного человека. Это гаечный ключ адекватен гайке.

А моя графомания пусть будет осколками ненаписанного романа. Просто этюды для правой руки. Маэстро Ненни остался бы мной доволен.

– Мальчик, что бы ты ни делал этой рукой, должна получаться музыка, мелодия, звуки. Ты понимаешь?

Маэстро, я все-таки надеюсь закончить свои этюды для правой руки, даже если их никто не прочтет.

Один экземпляр пошлю в Чярнухинский краеведческий музей Ольге Болеславовне Савкиной. Она собирает экспозицию для музея бывшего гетто. Сама, на общественных началах.

Гетто устроили на Старой площади, где был рынок, лавки, мастерские. Нас загнали в склад фуража для уланского полка. А еще раньше (неизвестно, в какой точно средний век) это была важня – магистратская весовая, где хранились хлебные и прочие припасы, и громадные весы взвешивать зерно и мясо, и все весы для рыночной торговли. В сторожке важника (по-старинному – пудовщика), собиравшего пошлину с рыночных торговцев, разместились полицаи. Немцы-пулеметчики со сторожевых вышек жили в казарме, не в гетто. Но гетто устроили уже после расстрела евреев. Оставили только портных, сапожников, скорняков и других мастеров для мастерских, где шили шинели полицаям, теплое белье, сапоги, ремни, упряжь, черные кожаные перчатки эсэсовцам. Одна пара таких у меня долго была. Зимой 41-го пригнали много евреев из других городов, даже из Австрии, Чехии, Бельгии.

Половину гетто весной 42-го расстреляли на берегу Глыбени, где была купальня. Тогда оставшиеся решили рыть подземный ход. Не просто ход. Настоящую штольню с выходом на поверхность земли за колючей проволокой и сторожевыми вышками.

В известном фильме «Покаяние» герой признается НКВД про антисоветский подземный ход Тбилиси – Бомбей. А чярнухинцы задумали прорыть тоннель из Египта в Израиль. Из неволи на волю.

Первым делом выбрали комитет: братья Куличники, инженер Эфраимов (он получил орден Красной Звезды за Днепрогэс) и одноглазый военрук Берман, возглавлявший в нашем городке Осоавиахим. У него пустой глаз закрывала красная революционная повязка, другого цвета он не признавал. Полицаи чуть не расстреляли его за одну только повязку. Так он в знак протеста ходил без повязки, пугая детей. Он отвечал за весь инструмент. А проект составил Эфраимов: в поперечнике тоннель метр на метр, длина 120 метров, с крепежом, вентиляцией, кабелем, освещением, опрокидывающейся грабаркой.

Да, забыл! В комитете еще был полицай Дрыгва, бывший шабес-гой, он даже раздобыл для евреев парабеллум и наган.

От меня проку было мало. Меня замучили фурункулез и дизентерия. Передвигался на костылях. А под землей вкалывали, как на Днепрогэсе, круглые сутки, посменно три тоннельных отряда: первый – проходчики и крепежники; второй – «чумаки», кто тянул грабарки за длинные гужи; третий – «грунтовщики», они отвечали за перепрятывание грунта, эти десятки тонн земли где-то же надо было так раскидать, разровнять, сховать на территории гетто, чтоб охрана ничего не заметила.

Охраняли нас полицаи. На вышках с пулеметами – немцы, ими командовал лейтенант. У них была своя столовая, отдельно от полицаев. У полицаев кашеваром был Дрыгва: он получал на всех хлеб, соль, крупу, картошку, колбасу в консерве, шнапс (тоже, между прочим, но норме – 200 грамм на одного, по воскресеньям и праздникам двойная порция). Полицаям полагалось еще жалованье, уж не знаю, какое. А немцам дополнительно: шоколад, масло, кофе, рафинад, марципаны, мармелад, сыр, сгущенка.

А нам пайка – 125 грамм хлеба и миска вареной воды с очистками.

Дедушка вырезал шашки из картофелин: черные – из кожуры, белые – из середки. А у папы всегда были на такой случай разноцветные пуговицы.

С того дня, когда папа разлиновал лист на шашечницу, расставил разноцветные пуговицы и показал, как ходить, игра стала сутью моей жизни.

Кстати говоря, ввести в память ЭВМ правила игры в шашки оказалось сложнее, чем шахматные. Это объясняется сложностью ударного хода дамки.

Подземный ход и стал нашим проходом в дамки.

Я помогал маме шить мешки из добротных одеял фирмы Туркенича, носить землю.

Место на нарах определили мне на первом ярусе, у окна, за кованой фигурной решеткой. От сырости штукатурка отпала, обнажив старинную кладку. Мне ночами мерещилось: вот явится рука, начертит гвоздем: «Мене, текел, упарсин», как на пиру Валтасара. Пророк Даниил расшифровал таинственные письмена последнему вавилонскому царю: твое царство сосчитано, измерено, поделено; и сам ты взвешен и найден легковесным. Дедушка даже точно сосчитал (некоторые мудрецы полагали, что мене, текел, упарсин означает вес: мина, шекель, полмины) и у него сложилась 927 гр. (610 + 12 + 305). Чуть меньше пачки соли. Так оно и получилось.

Рыли пять месяцев, бежали в июне, ночью, число не помню, но в воскресенье, после субботы, дождь лил. Прожектора на вышках и сирену тревоги Эфраимов обесточил. Я по заданию Берла Куличника составил список всех, кого выводить и в какой очередности: по десяткам. Мы с мамой оказались в восемнадцатой десятке. Тридцать человек отказались бежать. Они все погибли. А двести пятьдесят один спустились в лаз и вышли из египетского плена. Охрана открыла огонь; хотя стреляли в дождь, в темноте, но почти треть беглецов погибла. Разбрелись по лесу. Трех наших застрелили партизаны (нечаянно или нарочно, не знаю), еще десяток пристали к другим отрядам, больше ста остались с Куличниками.