– Гм-м, настроение испортил. Каким образом тебе можно испортить настроение? И что такое настроение у мальчика, который плывет на пароходе, на каникулы, на целое лето, мне это непонятно, – назидательно говорил папа. – У тебя может быть только хорошее настроение, а для плохого настроения причин нет. А вот с Петей не все в порядке – он тяжело болел, и его родители больны. Но об этом ты не должен говорить с Петей – такие разговоры могут его взволновать. Можешь спрятать образ Пети глубоко в сердце – и об этом молчок, проглоти язычок, тебе понятно?

– Нет, непонятно. Он, что, королевич какой-то? Тогда подключилась мама:

– Слушай, мальчуган, в жизни есть проблемы, которые сегодня объясняют болезнью. Ты можешь с Петей встречаться, но помни, о чем говорил папа – об этой встрече забудь надолго. Помни о беззаботном лете, о рыбалке, о коллекции бабочек, которую ты обещал привезти в школу, об охоте за грибами… Ты нас понял?!

Папа спросил маму:

– Ты пройдешься с нами по палубе или будешь читать? Как, Алеша, ты не против погулять?

– Да, да, конечно, пошли!

– Вот и отлично, походите по пароходу, поговорите по-мужски, а я почитаю. Через час жду вас к ужину, – сказала мама.

Папа стал рассказывать, как на живца ловят щуку. Но только часть этих слов доходила до сознания Алеши: он думал о Пете. Он понимал, что какое-то большое несчастье разлучило Петю с его родителями, и что папа и мама сочувствуют Пете, и что произошла какая-то несправедливость, которая – это невероятно! – может произойти и с его родителями. У взрослых происходит какая-то непонятная жизнь. Был дядя Толя и вдруг исчез куда-то. А мама и папа о нем и не вспоминают, во всяком случае, при Алеше. А когда он спросил маму о дяде Толе, за которым приезжали военные и увезли его с собой, мама стала очень серьезной, притянула сына к себе, обняла и сказала: «О дяде Толе пока забудь, мальчуган. О нем поговорим, когда станешь взрослым».

Боясь запаниковать от смутной тревоги, Алеша решил переключить свои мысли на что-нибудь другое и стал внимательно слушать рассказ папы о предстоящем отдыхе: в какую сторону они поплывут рыбачить и на какой лодке, вероятно, с дядей Колей с фабрики – большим любителем рыбалки.

На следующий день Петя на палубе не появлялся. На скамейке расположилась капризная девочка, она постоянно что-нибудь требовала у своей мамы, а та, успокаивая дочку и как бы ища у Алеши сочувствия, объяснила:

– Она у нас такая нервная.

– А пусть она не расстраивается, причин для этого у нее быть не может, – посоветовал Алеша и вприпрыжку побежал на первую, или главную палубу.

«Все такие нервные, – думал он словами папы. – А я не нервный, потому, что мне все интересно вокруг, до самого маленького муравейчика или лягушонка. И пароход мне интересен, и пассажиры, и облака, и река, все, все, что вокруг меня».

Первая палуба предназначалась для поездок на короткие расстояния – на две-три пристани. Билеты на эти места были самые дешевые, и пассажиры сидели здесь прямо на своих вещах – мешках, сундучках, реже фанерных чемоданах. Велись бесконечные разговоры о житье-бытье, о колхозах, о трудоднях, о гвоздях, пилах, и где все это можно купить: в сельпо нет, все обещают и обещают. И материи нет, в которую можно и бабу, и детишек, и себя одеть. А ловкие люди достают и перепродают втридорога, спекулируют. Шумнее всего было возле буфета, где всегда толпились люди. Там продавали бочковое пиво и бочковой квас, баранки и сушки, чтобы похрустеть, и дефицитные конфеты-подушечки.

Потом была очередная пристань. Алеша по гибким сходням вышел на дебаркадер и оттуда уже другими глазами стал рассматривать пароход, как будто он и не пассажир вовсе, а так, сам по себе, вот вышел на пристань посмотреть, что творится вокруг. Затем через дебаркадер по вторым сходням, более массивным, уже по трапу, не спеша, вышел на прибрежный песок и с новых позиций стал рассматривать пароход: какой он большой и красивый, и вроде он на нем и не плывет? Да нет, плывет! Вместе с мамой и папой! И он уже готов был ринуться к дебаркадеру, хотя еще не было первого гудка…

На берегу недалеко от пристани местные мальчишки глазели на пароход. Это был их берег. А Алеша – пришлый, чужой. Как они отнесутся к чужаку без поддержки взрослых? Таких, как он, из другого мира, сытого и красивого, местные не любят: могут дать подножку, двинуться толпой, толкнуть, как бы невзначай. Всякое могло произойти. Алеша искоса поглядывал на них, но больше любовался пароходом и наблюдал за погрузкой каких-то тюков, упакованных в рогожу. Видимо, тяжелых. Два человека, взявшись за свободные концы тюка, с криком «Ох-х!», похожим на кряхтение, бросали его на «ярмо» грузчика, деревянное ложе на спине, закрепленное на широких лямках, перекинутых через плечи. Грузчик на мгновение приседал, шевелил спиной и плечами, поудобнее укладывая тюк. Затем он шел полусогнутый, вразвалочку к трапу, прогибающемуся при каждом его шаге. Алеша так был поражен мощью этого человека, его удалью, что не заметил, как от толпы деревенских ребятишек к нему подошел, видимо, старший по возрасту и авторитету.

– Эй, москвич, – обратился он к Алеше – держи два гривенника. На все деньги купи в буфете подушечек, а то нас не пропускают. Скажи, мол, я не для себя, я для ребят с пристани. Буфетчик даст, он нас знает, он хороший, – и протянул ему монеты.

– Ладно, – с готовностью откликнулся Алеша, но тут же отдернул руку. – А вдруг я не успею к отходу парохода?

– Успеешь, успеешь, скажи, что ты для ребят с берега, валяй.

Уже через минуту Алеша был у буфетной стойки.

– Дядя, это для ребят на берегу, подушечки на все деньги, пожалуйста. Они очень просили и вас знают.