Спустя три часа он был в Москве. Позвонив в папину квартиру, услышал быстрые знакомые шаги. Леночка обняла его и заплакала, а потом взяла под руку, и они вошли в комнату. Папа лежал на столе в своем лучшем костюме, а у его ног уже были цветы. В комнате и в коридоре толпились незнакомые Алеше люди, наверное, из папиного института и из Леночкиной больницы. Они подходили к Алеше, выражали соболезнование. Один из них, по-видимому, из месткома, сказал, что все необходимые документы будут оформлены завтра, и завтра же привезут гроб, все хлопоты они берут на себя, похороны состоятся через день. Все, что говорили люди, доходило до него через пелену печали, горя, сожаления. Он всех благодарил, пожимал руки, кланялся. Как же это получилось, что в последнее время он редко встречался с папой, а летом не обеспечил его приезд в райцентр. Ведь ему всегда хотелось поговорить с отцом о маме, о Танюшке, о работе, рассказать о своих проблемах и радостях…

Уже в студенческие годы с папой Алеша встречался все реже и реже: утром, когда папа уходил на работу, Алеша только продирал глаза, собираясь в институт. Они перекидывались парой слов: «как дела, какие новости». Вечером Алеша приходил или очень поздно, когда папа уже спал или был погружен в чтение газет, и у него не было особых причин вдаваться в тонкости Алешиного времяпрепровождения. Все, чем жил Алеша, отец узнавал от мамы, и этого ему было достаточно. Он верил Алеше. Наверное, с этого времени значительно более редкие, чем раньше, общения с ним незаметно привели к смене обращения «папа» на «отец», хотя Алешиной любви к нему от этого не убавилось. Впрочем, на отдыхе, когда они вместе ловили рыбу или ходили за грибами, он опять называл его папой.

К вечеру все ушли. Алеша с Леночкой, обнявшись, всю ночь просидели у ног папы, временами переговариваясь шепотом. Утром привезли гроб и папу увезли в больницу на вскрытие. А Алеша с Леночкой вернулись к себе домой, и там Леночка передала мужу две записки от Наташи. Он их прочитал вслух: «Дорогой Алеша, прими мои самые искренние соболезнования в связи со смертью твоего папы – хорошего и доброго. Я его любила. Наташа». И вторую: «Дорогой Алеша, наши дороги разошлись надолго, пока время не сотрет остроту пережитых с тобой двух счастливых дней. Я виновата перед Леночкой и тобой, но поступить иначе у меня не было сил. Будь счастлив с Леночкой всю жизнь. Наташа». После похорон Леночка сказала, что видела на кладбище Наташу, она держалась поодаль.

Возвратившись в райцентр, Алеша еще долго не мог избавиться от раздумий о происшедшем между ним и Наташей. «Наташка, дорогая Наташка, – мысленно обращался он к ней, – только теперь я понимаю, как долго ты шла к этим двум дням. А ты не подумала, что, может быть, Леночка с ее проницательностью сама ускорила наше сближение, пока наши повседневные дружеские отношения не переросли в нечто большее, угрожающее разрушением семьи. А что получил я? Меня мучила совесть, я рвался с объяснениями к Леночке, которую как любил, так и продолжаю любить. А она своими пальчиком, приложенным к моим губам, не позволила мне ни слова вымолвить – мол, я все знаю, все понимаю, и перестань терзать свое и мое сердце. Я люблю тебя, как прежде. И ты меня – как прежде. Забудем об этих днях. А что ты, Наташенька, получила взамен? Воспоминания?! Но со временем они бледнеют, забываются и даже полностью, хотя первая любовь в памяти остается навсегда. Ты потеряла родственные и дружеские связи с любимой сестрой на долгие годы. Или навсегда? Впрочем, как знать. Может быть, у тебя была иная своя игра, которой я не понял. Так же, как ошибся в проницательности Леночки, в ее способностях почти шахматиста предвидеть все ходы на шахматном поле, где фигурами стали мы: я и Наташа. Скорее всего, не было у Наташеньки продуманного плана действий в отношении меня. Так же и у Леночки не было заранее продуманной защиты. В такой схеме, придуманной мною, мне достается роль пассивного наблюдателя. Но эта роль не для меня. Итак, прихожу к выводу, что нашими отношениями руководил его величество Случай, подогретый эмоциями. И пока на этом я ставлю точку. Пока. Возможно, жизнь внесет свои коррективы».

Где-то в начале года, в январе, а может быть, в феврале, у Алеши после еды начали появляться боли в желудке. Через час-полтора боли проходили, но ощущение тяжести оставалось постоянно: и ночью, и днем, в суете мастерской. Он считал, что все пройдет, и ничего не говорил о своем состоянии Леночке, однако попросил Наталию Михайловну пока не жарить ему любимых бифштексов с кровью, если, конечно, ей удавалось где-то достать говяжью вырезку.

– А в чем дело, Алеша? – удивилась такой просьбе Наталия Михайловна.

– Ничего особенного, просто довольно часто стал болеть желудок, особенно после обильной еды, да впрочем, после любой. Нужна какая-то диета, наверное, жидкие каши или что-то в этом роде.

– А Леночка?..

– Нет, она не знает, пройдет.

– Алеша, надо сказать. Так нельзя, извините меня, вы поступаете как мальчишка.

– Хорошо, скажу.

Пришлось признаться в первый же день после смерти папы, когда он попросил у тети Груши на завтрак манную кашу на воде и сухарики к чаю.

– И это все? – удивилась Леночка, внимательно посмотрев на него. – Что-то мне это не нравится…

Она сидела за письменным столом, погруженная в свои бумаги, но тут же быстро встала и подошла к мужу, полулежащему в кресле с книгой в ожидании завтрака.

– Алешенька, и давно тебя беспокоит живот? И ты молчал? Как можно! Вот что значит жить на два дома! И когда наконец это кончится!

– Кончится, Леночка, скоро! Через год, надеюсь, кончится, и мы будем вместе каждый день – и ты, и я, и Танюшка, и тетя Груша. Заживем как в сказке: «будем жить-поживать и добра наживать». Насчет добра, правда, не уверен. Что значит «добро?» Нам подавай интересную работу, море, музыку, книги, картинные галереи, общение с друзьями, правильно я говорю?

– Правильно! Ложись, я тебя осмотрю. При острой боли – крикни, если резкой боли нет – потерпи, дорогой.

Он лег на диван, согнув ноги в коленях.

– Вытянуть?

– Нет, подожди.

Она села в ногах Алеши, положила подбородок на согнутые колени и стала пристально смотреть на него, в глаза. В глазах была настороженность, тоска и боль.

– Ты что, Леночка? Что случилось?

– Ничего, просто я тебя очень люблю. Я не могу допустить даже мысли, что ты можешь заболеть, ясно тебе, легкомысленный, дорогой мой Алешка. А ты так просто относишься к моей боли. Ты понимаешь: твоя боль – это моя боль. Теперь вытянись, расслабься.