В.: Некоторые мудрецы и видящие утверждали, что у нас есть тонкоматериальные энергетические центры, которые можно открыть определенными духовными практиками, включая концентрацию на абсолютном ничто.

У. Г.: Чтобы сконцентрироваться или сосредоточиться на какой-то одной вещи, вы должны заблокировать все остальные. Концентрируясь на том, что вы называете «ничто», вы отделяете себя от естественного потока жизни, который течет вокруг вас и через вас. Вы являетесь частью общего магнитного поля, и именно мысль отделяет вас от других. Вас интересует только ваше счастье и несчастье, видеоряд, который смотрите вы.

В.: Разве это не неизбежно в свете того факта, что каждый из нас живет в субъективном мире и никто не видит «объективный» мир, такой, какой он есть? Когда каждый из нас смотрит, скажем, на этот стол, каждый из нас видит что — то свое. Так и со всеми остальными объектами.

У. Г.: Стол — вовсе не объект. Дело в самом факте, что вы распознаете стол как стол. Это не важно, что, по мнению философов, ваше и мое видение стула отличаются и поэтому мы интерпретируем это по-разному. Точно так же не важно, остается ли стул после того, как я выхожу из комнаты. Философы все развивают и развивают эту мысль. Это абсурд. Вы видите и ощущаете вещи с другой точки зрения, нежели другие, вот и все. Вы думаете, что вы субъективно воспринимаете объективную вешь. Нет ничего, только ваши относительные, эмпирические данные, ваша «истина». Нет никакой объективной истины. Нет ничего, что бы существовало «вне» нашего ума или независимо от него.

В.: Даже другие люди? Их существование тоже зависит только от деятельности моего ума? Моя жена или мой сосед — лишь внутрипсихические феномены?

У. Г.: Пока я допускаю, что я существую, он тоже существует. Но я ставлю это под сомнение. Разве у меня есть способ испытать на опыте, существую я или нет на самом деле? У меня действительно нет способа узнать, жив я или мертв. Я могу пойти к врачу, который обследует меня, померит температуру, потрогает пульс, измерит давление и скажет, что со мной все в порядке. В этом смысле вы живое, одушевленное существо в отличие от окружающих вас неодушевленных объектов. Но на самом деле у вас нет способа для «себя» и «самим собой» познать на опыте, что вы живое существо.

В.: Как это невозможно — когда вы порежетесь, вы видите кровь и чувствуете боль…

У. Г.: Да, но есть две вещи. Есть тело, которое ощущает боль, и знание, которое говорит вам: «это кровь», «вот боль прекратилась». Боль есть, но нет того, кто ощущает боль. Нет того, кто говорил бы сейчас.

Когда я это говорю, я не делаю никаких мистических утверждений. Разговор механистичен, как кассета в магнитофоне. Ваши вопросы похожи на проигрывание кассеты. Ваши вопросы автоматически вызывают определенные ответы.

В.: А как насчет любви, глубоких постоянных чувств, отклика души на красоту природы?

У. Г.: Ха! Все это типичная романтическая чушь. Чистая поэзия! Не то чтобы я против романтики или поэзии. Вовсе нет. Просто это ничего не значит. У вас на самом деле нет способа увидеть закат, потому что вы не отделены от заката, не говоря уже о том, чтобы писать об этом стихи.

Ваши необыкновенные переживания, которые возникают у вас от созерцания заката, вы хотите разделить с кем — то. Посредством поэзии, музыки или живописи вы пытаетесь разделить свои переживания с другим человеком. Больше ничего за этим не стоит. Настоящий закат находится за пределами возможностей восприятия вашей воспринимающей структуры. Наблюдающий и есть наблюдаемое. Вы не можете отделить себя от того, что вы видите. Как только вы отделяете себя от заката, начинает проявляться ваш внутренний поэт. Из этого разделения поэты и художники пытаются выразить себя, разделить свои переживания с другими. Это и есть культура. Культура порождает свои собственные реакции. Больше ничего за этим не стоит.

В.: А как быть с аборигеном, который не соприкасался с цивилизацией, который не подвергался воздействию сложной культуры, такой, какой мы ее знаем, — и который все же восхищается красотой заката? Как бы вы это объяснили?

У. Г.: Видите ли, все зависит от того, что мы подразумеваем под культурой. Та часть культуры, которая обещает вам покой, блаженство, небеса, мокшу и альтруизм, — это и есть проблема. Отделять остальную культуру — то, как вы развлекаетесь, как вы едите, ваши привычки и язык — от этой антиреальности, созданной культурой, — большая ошибка. Так называемые дикари действуют точно так же, как мы действуем сейчас. В сущности, нет никакой разницы. Покоя нет ни в примитивных, ни в современных культурах.

В.: Значит, ваша идея заключается в том, что человек не может быть в покое с самим собой. Это вы хотите сказать?

У. Г.: Нет. Человек уже находится в покое с самим собой. Проблема вызвана идеей, что покой существует где-то там, где-то в будущем. Все эти религиозные переживания — сострадание, блаженство, любовь — часть этой жажды несуществующего покоя, которая разрушает естественный покой, присущий телу.

В.: Нет покоя. Нет религии. Нет сострадания. Нет надежды. Что же нам остается?

У. Г.: Ничего. Я ставлю под вопрос весь духовный опыт. Именно это я и пытаюсь порвать в клочки.

В.: А что можно сказать о прекрасных, древних и сложных ритуалах, которые составляют такую большую часть нашего религиозного опыта? Имеют ли они значение или какое — то отношение к нашей жизни?

У. Г.: Человек всегда стремился чем-то развлечься. Сначала необходимое развлечение ему обеспечивали ритуалы, и это продолжалось очень долго; теперь их заменили кино, видео, телевидение, цирк, разговоры и еще куча всего. Вы сами видите, сколько сейчас развлечений. Каждый старается продать свой собственный сорт сигарет, свой собственный товар. Они нам нужны. Для этих духовных товаров есть свой рынок. Поэтому кто-то их продает. Никто не может продать мне такую фигню, потому что она меня не интересует. А кого-то другого, может, интересует.