Я сошел в овраг, на дне которого пенился поток. Здесь было тенисто и влажно. Возвышение обрывалось, дальше гребень тянулся почти горизонтально. Я дошел до того места, где он покрыт мхом. Шаги мои стали бесшумными, будто я шел по ковру. Мох — светло-желтый, а местами свинцово-серый, оттого что земля под ним каменистая, мутного, грязно-красного цвета; лес вокруг захирел. Дубки низкие и до того кривые, словно здесь прошел пожар. Я не люблю эти жалкие кусты. Они напоминают уродцев, но ходить по мху приятно и выгодно. Выгодно потому, что легко подкрасться к какой-нибудь серне. Но на этот раз я увидел в кустах только одного рябчика. Он промелькнул передо мной и тут же скрылся — серый и странно-пестрый — за каким-то камнем, где у него, наверно, были птенцы.

Миновав захиревший лес, я вышел в молодой дубняк и буков ни к. Мох под моими ногами стал плотный, ярко — зеленый. Тут я всегда встречал дичь. То какая-нибудь огненно-красная лисица пересечет гребень, то серна испуганно заверещит, и я увижу ее быстро удаляющийся белый зад между деревьями. В такие спокойные погожие утра дичина менее пуглива. Ни один лист не шевелится. Влажный лес дышал прохладой и утренним покоем. За спиной моей вздымалась стеной гора, такая огромная, необъятная, что, повернувшись к ней, я испытывал невольное восхищение и немного — страх.

Из одного дупла бесшумно вылетел филин, замахал широкими крыльями и скрылся в темной глубине оврага. Я продолжал свой путь крадучись и дошел до одного красивого места. Тут росли дикие черешни и лозы спускали свои толстые лыковые плети с деревьев, по которым они вились. Два голубя-гривуна, всплеснув крыльями, испуганно вылетели из одной черешни: прилетали смотреть, не созрели ли ягоды… Вдруг внизу, в долине, я услышал умоляющий клекот. Две птицы вроде ястребов гонялись одна за другой над лесом. Два канюка. Самец просил свою подругу спуститься на какое-нибудь дерева Самка, охваченная безумным желанием летать, нарочно дразнила своего друга. Как сорвавшиеся с бечевы бумажные змеи, носились обе птицы. То спустятся низко* касаясь лесных вершин, то вдруг подымутся высоко над зеленым морем. Тогда вопли канюка-самца становились еще более умоляющими и пронзительными. Он непрерывно следовал за подругой, все время махал крыльями, словно желая показать ей, как он измучен этой игрой. Но самка была неумолима и ничего не хотела знать. Ей так славно, так легко летал ось… Так чудесно летать над этими росистыми молодыми лесами, реять в свежем, упоительно-прохладном утреннем воздухе, а под тобой пенятся потоки и овраги раскрывают свои зеленые недра!..

Я долго следил за игрой влюбленных птиц. Снял с шеи бинокль, глядел в синюю лазурь неба и завидовал их игре. Потом пошел дальше по гребню.

Прошел седловину так же крадучись. Я ходил здесь и зимой и осенью и помнил, как выглядят эти леса в те времена года. У меня было там местечко, отведенное для отдыха. На одной полянке с кривым дубком. Ствол его напоминал перевернутую букву «Ч», и я сидел на нем, как на стуле. Осенью я видел здесь самца серны. Он был комолый, так как только что скинул рога. Мне очень хотелось снова увидеть его.

Когда я сел на дубок, был полдень и солнце уже начало припекать. Лес застыл. Тени в оврагах исчезли, исчез и утренний туман на вершинах. В это время дня я всегда испытывал легкую грусть, так же как по вечерам, когда солнце заходит за лес и на горизонте остается лиловое пятно, словно пепел под дотлевающими углями. Я думал тогда о тех, кто в городе. В такие вечера капитан Негро тоже грустил; даже Алчо переставал щипать траву на поляне, поднимал голову и погружался в раздумье.

Видимо, я сидел на дубке довольно долго. От утра уже ничего не осталось. Солнечные лучи проникали в лес повсюду. Они выпили всю росу, и в их трезвом освещении лес стал совсем обыкновенным. Зажужжали вокруг большие мухи. Зажужжит муха, сядет на лист, начнет тереть крылышки своими длинными, страшными, косматыми ногами, а потом застынет, блаженно разомлев от солнца».

Я встал, закинул ружье за плечо и стал красться дальше.

«Неужели я не увижу сегодня никакой дичи? Хоть бы того самца встретить…» — думал я, время от времени останавливаясь и оглядывая склоны. И я увидел его.

Он спал прямо передо мной, на южном склоне, возле пня, близ которого росли два-три молодых бука, высокие и прямые, как жерди. Место было довольно голое, лес редкий, вокруг синели пролески, и он спал среди них. Положил голову на переднюю ногу, вытянутую вперед. Новые рога его были покрыты пушком, серая зимняя шерсть на широкой спине местами вытерта.

Я вынул бинокль из-за пазухи, сел на мох и стал любоваться зверем. Как сладко спит, негодник! Солнце лило на него теплый дождь, падавший золотистыми каплями ему на тело. Он отдался спокойствию полудня, полного мира и тишины. Время от времени уши его вздрагивали — не оттого, что он улавливал какой-то внушающий тревогу шум, а оттого, что его начинал кусать какой-нибудь клещ, а ему не хотелось нарушать свою дремоту, чтоб почесаться. Внизу под ним, в долине, тихо шумела река, в воздухе стоял непрерывный упоительный стон, будто кто-то все время кричал «О-о-о», а пара канюков продолжала летать и вопить…

Я встал и пошел вниз. Я уже не высматривал дичи, но ступал еще неслышней, чтоб не нарушить шумом шагов этого сладостно томительного покоя. Мне казалось, что деревья и травы делают мне знаки молчать. Я улыбался и чувствовал гордость оттого, что мирно иду по лесу и хоть и охотник, а никого не трогаю. Не потоптал ни травинки, не вспугнул ни одной птицы, не прогневал ни одно лесное божества Только канюки все вопили, и это, сам не знаю почему, мне уже не нравилось.

Я повернул к Соленым источникам. В одном из них вода была мутная, полная прядей серовато-коричневой шерсти. Видно, только что купался олень. Следы его на черной тине напоминали следы вола. Я пошел дальше, вниз по течению реки. Долина сузилась. По обоим берегам стояли густые молодые леса. От них шел особенный дух, каким пахнет лес на солнечном припеке. Ружье висело у меня на плече, а птицы продолжали канючить где-то поблизости. Я вышел из теснины. Долина снова расширилась, обнаружив красивую продолговатую поляну. Как раз в это мгновение канюки стали спускаться у меня над головой. Спускалась самка, а самец следовал за ней, и тут произошло вот что: кто-то снял ружье с моего плеча и пальнул…