Василий Васильевич столь полно доверял своему духовнику, что ни на миг не усомнился в его совете. Собрали небольшую конную дружину под водительством Андрея и Михаила Плещеевых. Они провели ночью свою рать незаметно для Шемяки и в канун Рождества подошли к стенам Кремля.

В кремлёвских церквах зазвонили к заутрене. Княгиня Ульяна из Серпухова приехала на богомолье в Успенский собор, и для неё отворили Никольские ворота. В них-то и проскочила плещеевская дружина.

Шемякины слуги разбежались от одного только звона оружия, его нам наместник Фёдор Галицкий сумел скрыться, а наместнику Ивана Можайского Василию Шиге не повезло — его, схватил уже за пределами Кремля истопничишко великой княгини по прозвищу Ростопча. Пленённых бояр оковали цепями. Сами же князья их, узнав о происшедшем в столице, ушли из Волока Ламского в Галич, оттуда в Чухлому и в Каргополь, взяв с собой в заложницы великую княгиню Софью Витовтовну.

Василий Васильевич въехал в Кремль победителем, столица дружно присягнула ему. Преследовать и карать мятежных братьев своих великий князь не захотел, только послал к ним боярина Василия Фёдоровича Кутузова с наказом: «Брат Дмитрий! Какая тебе честь и хвала держать в неволе мать мою, а свою тётку? Ищи другой славнейшей мести, буде хочешь, а я сижу на престоле великокняжеском».

Шемяка почёл за благоразумное искать мира. Послал боярина своего верного Михаила Сабурова привезти Софью Витовтовну в Москву. Тот выполнил поручение и бил челом Василию Васильевичу, просился к нему на службу, отказываясь возвращаться к Шемяке.

Дмитрий Юрьевич Шемяка объявил себя великим князем всея Руси 12 февраля 1446 года, а через год и пять дней, 17 февраля 1447 года, дал крестную или клятвенную грамоту, в которой обязывался более не мыслить о великом княжении и славить милость Василия Васильевича до последнего издыхания. Клятву в этом давал самую страшную, какую только мог помыслить, так закончил её: «Ежели преступлю обеты свои, да лишуся милости Божией и молитвы Святых Угодников земли нашей, митрополитов Петра и Алексия, Леонтия Ростовского, Сергия, Кирилла и других, не буди на мне благословения епископов русских».

Бояре же его, увидевши великого князя, ходящим посвоей воле, переметнулись к нему от Шемяки резво, аки тараканы. Сам же Дмитрий Юрьевич, видя своё изнеможение, утёк с остатками бояр и княгинею своею в Галич.

И князь Иван Можайский с ним же.

В Твери тихо радовался Борис Александрович: ни в чём не замешан оказался и при своей выгоде.

Великий князь великодушно простил обоих мятежников: дал им наследственные уделы.

Мир и Пасху того года Василий Васильевич со своей семьёй и любимыми боярами отпраздновал в Ростове у епископа Ефрема.

Михаил Фёдорович Сабуров стал одним из самых преданных бояр великого князя. Он же взялся изловить и доставить в Москву боярина Никиту Константиновича, который ослепил Василия Васильевича. Оказалось это делом гораздо более лёгким, чем Сабуров предполагал.

Никита без особого принуждения, почти даже добровольно, приехал с ним в Москву.

Сначала держался бесстрастно, но не надолго его хватило- увидев слепого великого князя, он бухнулся ему в ноги;

— Убей меня, государь, жизнь мне тошна, невыносима.

— Убивать не, буду. Ты мне свои очи отдашь.

— Отдам! Сам себе выколю, хочешь?

— Нет. Станешь поводырём моим. Неотлучно при мне будешь.

— Государь всемилостивейший, хочу до конца дней моих быть в оскорблении скорбном — хоть глумцом и скоморохом, хоть псом смердящим, только бы искупить грех страшный.

Никита стал не просто поводырём, но заботливой нянькой незрячего великого князя. И обнаружилась у обоих одна общая любовь — к полевым цветам. Они приходили на Великий луг или в Государево займище и бродили среди высоких трав, радуясь цветам совсем по-детски-и не подумать, что один из них — самодержец, для которого чужая жизнь не дороже одуванчика, а второй совсем недавно был палачом его.

Василий Васильевич ощупывал колючее высокое растение с цветочками, как у репья, угадывал:

— Татарник нешто?

— Нет, государь, карлина трава это.

— Верно, А это таволга, конечно, больше такого запаха не встретишь ни у одного растения, А у этой бустылинки листочки такие мягкие да нежные… Заячья капустка?

— Да, государь. Вот рядом — Христово око.

— Где? Дай-ка… Помню: глазок ясный, чистый, опушённый тонкими ресничками, А вот в Поле, когда ездил я в Орду, видел один удивительный цветок — Уголекв огне называется. У нас не растёт. А если бы рос, я бы не угадал: на ощупь — обыкновенный горицвет, как лютик, и без запаха. Только по цвету, узнать можно: чёрная серёдка, а вокруг красные лепестки — точно как уголёк в огне. Правда, листья у него, как у укропа, можно их на ощупь определить.

Все, кто, наблюдал за ними, диву давались, что Василий Васильевич совершенно забыл, кем, был для него Никита, а тот водил князя, словно ангел-хранитель.

Стал исполнять Никита и дьяческие обязанности, притом составлял грамоты не только под диктовку, но просто по указанию; напиши то-то и то-то… Никита всё понимал с полуслова, легко было с ним великому князю.

— Напиши: мы знаем и помним, что вера православная в земле греческой воссияла…

— Пишу. Про святого царя Константина упомянуть?