— Имею, святый отче.

— Не связан ли обещанием другой невесте?

— Нет, не связан.

Дальнейшее он слышал, как сквозь воду, глухо; что Марья Ярославна говорила, да, она согласна, нет, она не связана. А вот он, великий князь Василий, перед святым Евангелием и крестом солгал. Это ужаснуло его и отравило расцветавшую в нём радость.

Началось венчание литургическим возгласом: «Благословенно царство», — утверждающим сопричастность брачующихся Царству Божию. После прошения о благе душевном и телесном для жениха и невесты, после молитв Создателю о родителях их, здравствующих и почивших, о единомыслии, долгоденствии, целомудрии, взаимной любови и мире, чадородии, о благах земных и венце неувядаемом на небесах наступило самое главное.

Трижды перекрестив венцом жениха, владыка дал ему приложиться к образу Спаса, невесте после того же — к образу Пречистой Богородицы, украшающему, венец, потом благословил обоих: «Господи, Боже наш, славою и честию венчай их», — и возложил им венцы на головы. Теперь на всю последующую жизнь, многотрудную, долгую, полную искушений, они друг для друга царь и царица, подмога надёжная, верность нерушимая. И жена теперь не властна над своим телом, но муж. Равно и муж не властен над телом своим, но жена. И жена пусть боится опечалить мужа. И муж пусть боится опечалить её и лишиться её любви. И не должны они уклоняться друг от друга…

Потом прочли Евангелие о Браке в Кане Галилейской, молитву о браке честном и ложе непорочном и принесли чашу с вином, кою новобрачные испили после благословения её владыкой, уже соединённые перед Господом во единого человека, и чаша эта значила общую судьбу с общими радостями, скорбями и утешениями и единую радость о Господе. Вкушение чаши сей означает что, старея в этом мире, все молодеют для жизни, которой неведом вечер.

Жарко горели свечи в руках молодых, а не плавились, холодны были снаружи. Огонёк на твёрдом воске, словно в маленькой чашечке. Брачный обет их теперь до той поры, пока смерть разлучит, но смерть и соединит их после общего Воскресения в Царствии Небесном, и об этом просит владыка:

— Восприими венцы их в Царствии Твоём.

Наконец владыка соединил руку Василия с маленькой крепкой рукой Марьи под епитрахилью и обвёл новобрачных трижды вокруг аналоя в знак вечного их шествия отныне вместе, «тяготы друг друга нося».

Во время последнего обхода потянул из алтаря сквознячок, и пламя свечи свалилось на сторону, затрепетало, вот-вот оторвётся. И оторвалось бы, если бы не успел Василий защитить его ладонью. Огонь прожёг лишь один бок чашечки, жидкий воск соскользнул вниз и тут же застыл. Василий осторожно подровнял наплыв на свече, облегчённо вздохнул, словно избежал неведомой большой опасности.

— Возложили вы на себя общий крест и отныне всегда будете исполнены благодатной радостью нынешнего светлого дня. — Владыка снял с их голов венцы, приветствуя уже не жениха и невесту, но супругов: — Возвеличися, женише, якоже Авраам, и благословися, якоже Исаак, и умножися якоже Иаков, ходяй в мире и делян вправде заповеди Божия. И ты, невесто, возвеличисе якоже Сарра и возвеселися якоже Ревекка, и умножися якоже Рахиль, веселящися о своём муже, храняще пределы законе, зане тако благоволит Бог.

Снова молитвы — и наконец разрешённый поцелуй. Дрогнувшей рукой Василий приподнял фату — губки твёрдые, горячие, безответные.

Ещё раз молодые приложились к образам, коими благословили их перед обручением родители. Провозгласили молодым многолетие — и таинство бракосочетания совершилось. Да не будет сокровище это похищено или осквернено суетою и страстями мира сего! Да хранится оно, драгоценное и живительное, потаённо во глубине души!

Зимнее солнце пошло уже на склон, когда венчание закончилось. Запряжённые попарно лошади свадебного поезда застоялись, заиндевели так, будто были все одной серой масти. Как только молодые вышли из собора, звонари снова ударили во все кремлёвские колокола. От великого трезвона лошади вздрогнули в испуге, иней посыпался с них, сверкая в косых лучах солнца. Во время венчания ясельничьи бояре стерегли проход между санями невесты и аргамаком жениха, никому не позволяя пройти тут. Теперь всё смешалось.

Вслед за новобрачными вышли в клубах тёплого воздуха свахи, посажёные, дружки, родня, знатные гости, — начали рассаживаться по разнообразным — с верхом и открытым — повозкам. Лошади вовсе пришли в беспокойство. Соборная площадь наполнилась конским ржаньем, скрипом упряжной сбруи, лихими покриками возниц.

Дорога свадебному поезду предстояла немалая, молодые посетят все ближние монастыри, гнать лошадей будут нещадно, чтоб к вечеру вернуться на свадебный пир.

Первый раз остановились у Андроникова, что на Яузе. У въездных ворот сторожили их юродивые, нищие, ребятишки из окрестных домов. Всех щедро одарили монетами, прошли мимо могил основателя обители Андроника, изографа Андрея Рублёва, богоугодных иноков, почивших здесь. Возле трапезной толпились окоченевшие от долгого ожидания монахи, чёрные на белом снегу, как галки. Марья Ярославна внесла как вклад образ Пантелеймона целителя, ягумен принял его благоговейно, поцеловал и велел псаломщику Спасской церкви установить его в иконостас. Василий Васильевич пообещал насельникам обители отдать рыбные ловы на Оке. Чернецы поздравили молодых, угостили монастырскими медами; новобрачных-вишняком, единственным напитком, какой разрешалось откушать им, а остальным поднесли ковши со стоялыми, крепкими. После пития мёду из скляницы великий князь потоптал её ногой, а опричь него никому топтать не разрешалось. Остатки скляницы полагалось, собрав, кинуть в реку. Что и было исполнено. В Яузу.

Певчие монастырские опять пели многая лета князю и княгине, пели большим демеством, напев старинный, взятый с греческого, несколько гнусливый, в один голос, но очень стройный и благородный.

На дворе потеплело, небо стало заволакиваться. Покойно и мирно было внутри монастырских стен. «Благодать Божия живёт здесь, — подумал Василий, вбирая взглядом гущину обнажённых дерев со старыми грачиными гнёздами, тонкую вязь крестов на куполах, тихих иноков в чёрных одеждах. — А что, коли бы я вот так… глаз не поднимая всю жизнь?…» Странно было, что в такой час, только что от венца, пришло к нему это желание — остаться здесь навсегда и мёду вишнёвого больше не пити, никого не воевати, и никакую Марью не пояти. Она теперь все глядела сквозь фату ему в лицо неотрывно. И было от этого не радостно, а только стыдно.